Сибирская роза (сборник). Анатолий Санжаровский

айние дни осени отходили, отмывались в тяжёлых, неистовых дождях. Рывучие, пенкие ручьи потопно заливали улицу.

      Врач-онколог Таисия Викторовна Закавырцева, возвращаясь с работы, привернула в продуктовый, взяла молока, пельменей, хлеба и вприбежку засеменила домой.

      Она шла не выбирая пути. Скорее, скорее в благостное тепло, в уют от этого обвального секучего проливня!

      Она машинально глянула в сторону и споткнулась взглядом о пустое пространство в глухом дощатом заборе. Странно… Ещё вчера, когда приходила сюда, на этом месте вздрагивала под ветром старая калитка, а теперь сиротливо чернел прогал, и сама калитка, сорвавшись с петель, распято лежала на земле, её забрасывало жидкой шипучей пеной злобного потока. Откуда-то из-под крыльца покинуто плакала голодная кошка.

      Дождь гулко остукивал Таисию Викторовну.

      «Нина, Нина… В такие годы… Хоть и была лишь вчера у тебя, а завтра снова зайду, наведаю… Что я ещё могу?.. Гм… А почему завтра? А почему не сейчас?»

      Таисия Викторовна с опаской прожгла мимо собачьей будки и подивилась. Вовсе напрасно боялась! Пёс лежал в будке, даже не шевельнулся. Только скорбно посмотрел и вздохнул, не поднимая головы с передних лап.

      Дом был «слепой». Без огней.

      Таисия Викторовна, часто бывавшая в этом доме и знавшая его, как свою ладонь, быстро прожгла в комнату к больной и, словно вкопанная, остановилась у порога, медленно притворяя за собой дверь.

      Плотные, тугие сумерки заливали комнату. Никого не видно, кругом темнота, и откуда-то из тугой темноты сочился охриплый Нинин стон – Таисия Викторовна ни с чьим его не спутает, – и в этот тяжкий стон вплетался усталый детский плач.

      Казалось, это сама темь плакала с простоном.

      Слёзы поджали к горлу.

      Таисия Викторовна судорожно щёлкнула выключателем.

      Нина с крайним усилием перекатила голову по подушке.

      – А-а… Докторь… Лёгонькая на поминках…

      – Ниточка! Роднуша! Что же вы без света?

      Нина собрала на лице зыбкое подобие улыбки.

      – Я… Я, Таись Викто… Из мене весь пар вон… Во́пласть лежу… На о́дре… Навовсе никудышка… Сама уже не доползу до выключателя. А синюшата мои ещё мелки… Не дотянутся… От мы в потёмочках и кричим… Ох, детки… детки… Нету тех лавок, где продают мамок…

      Сыновья-погодки, двух и трёх лет, мокрые, поди, и под мышками мокро, только что из-под дождя – одни прибежали из садика, – сидя у койки на полу, присмирели, перестали рёвушком реветь, с удивлением, с твердеющей надеждой взглядывают на докторицу. Мамка, мамка-то уже говорит! Не плачет!

      – А сам где? – тихо спросила Таисия Викторовна.

      – А где ему быти… В смене… А там, можа, зацепится где… оформит с кем горький стакашек. Не-е… Вы, докторь, не смотрить на мене так… Я к свому Слепушкину без претензиев… Я-то что? Меня уже не отладить… Не всподнять… Невылечимая я… Эко шар подкатила под мене судьбинка… Не век кричать… Смёртную одёжу уже собрала… Я-то сложу белы ручки на груди… Мне… Мене, барыньку, снесут… А мому бо́ле[1] каковски выть? Один-разбо́женный… Одним один… Как без мене возростит этих крох?.. Что жа я накуделила? Родить народила и в ящик сложилась…[2] Не по судьбе… Ка-ак ему жити? Без мене он… Как в сиротстве остаётся… Другой и разбежистый, и провористый… Из воды дно достане… А мой всепланетный страдалик на печке заблудится. Пропадё-ё ить без мене… Пропадё-ё-ё… Жалко… Шибко смирный… Задавит его жизня… Ну почё он у меня такой?.. Был ба хотько чудок с задачей…[3] Будь сила, я б утащилась в город… Христом-Богом усватала б ему под масть каку тиху одинарочку…[4] Тогда б я легко-о ушла в доски…[5]

      С минуту Нина напряжённо смотрела прямо в глаза Таисии Викторовне и, отважившись, заговорила горячечно, захлёбисто:

      – Таись Викторна!.. Миленька… Вы мне уж не помощница… Так подмогнить мому Слепушкину…

      Нина слабо, молитвенно потянула руки к Таисии Викторовне.

      – Дайте вашу руку.

      Таисия Викторовна подала.

      Нина прижала её руку к щеке и заплакала:

      – Обещайте… Обещайте… Сговорить ему в жёны каку-нить смирненьку… Приаукайте… Не бойтесь, краснеть за Слепушкина не придётся… Кладить ей про него правдушку. А правдушка таковецкая… У Слепушкина не выпадет работа. В работе не боится ломать горбушку… Горячий… С огня так и рвёт, так и рвёт. Он у мене за солнцем не лежит… Не лодыряка какой. Любому слесарьку нос забьёт… Хва-аткий, цо-опкий в деле. Про мово Слепушкина не скажешь: ни в горсть ни в сноп… В заводе на славе. Кругом ему почётность… И в житье покладливый… Славен норовом… Грех жалобиться. Мягкой, обходительной… Лежит к душе… Не в свою лавочку не лезет. В пьяной крутанице не воевода… Не падкий на бабьи слёзки…[6] Так… На праздничек когда иль под красный под случай какой… легошко примахнёт… А чтоб в пьянку даться… А чтоб упиться на пласт – такой беды

1

Бо́ля – милый.

2

В ящик сложиться – помереть.

3

С задачей – хитрый.

4

Одинарочка (здесь) – одинокая покорливая, ласковая женщина.

5

Уйти в доски – умереть.

6

Бабьи слёзки – спиртные напитки.