Каторга. Влас Дорошевич

и глядеть. Все под снегом.

      Качка усиливается. Мы идем Лаперузовым проливом.

      Налево – Крильонский маяк. Направо – кипят и пенятся валуны, покрывая «Камень Опасности». Впереди надвигается полоса льда. Льдины застилают весь горизонт.

      Право, это звучит горькой насмешкой.

      Провезти людей чуть не кругом света. Показать им мельком уголок земного рая – пышный, цветущий Цейлон, дать взглянуть одним глазом на Сингапур, этот роскошный, этот дивный, этот сказочный сад, что разросся в полутора градусах от экватора, дать полюбоваться на чудные, живописные берега Японии, при входе в Нагасаки, – на берега, от которых глаз не оторвешь, для того чтобы привезти после всего этого к скалистым, суровым берегам, покрытым снегами в половине апреля, в эту страну пурги, штормов, туманов, льдин, вьюг и сказать:

      – Живите!

      Сахалин…

      – «Кругом – вода, а в середине – беда!», «Кругом – море, а в середине – горе!» – как зовут его каторжные.

      Остров отчаяния. Остров бесправия. Мертвый остров! – как называют его служащие на Сахалине.

      Остров – тюрьма.

      Если вы взглянете на карту Азии, то увидите в правом уголке вытянувшееся вдоль берега, действительно что-то похожее на чудовище, раскрывшее пасть и словно готовое проглотить лежащий напротив Мацмай.

      И крутые паденья угольных пластов, и зигзагообразные, ломаные линии обнаженных слоев угольного сланца – все говорит, что здесь происходила когда-то великая революция.

      Извивалась спина «чудовища». Гигантскими волнами колебалась земля. Волны шли с северо-востока на юго-запад.

      Недаром сахалинские горы похожи действительно на огромные застывшие волны, а долины, или пади, как их здесь называют по-сибирски, напоминают собою пропасти, что разверзаются между волнами во время урагана.

      Ураган кончен. Чудовище стихло и лишь по временам слегка вздрагивает – то там, то здесь.

      Это – остров-нелюдим.

      Он отделен от земли Татарским проливом, самым вспыльчивым, самым буйным, своенравным, злобным проливом в мире.

      Проливом, где зимой зги не видно в снежной пурге, а летом штормы сменяются густыми туманами, настолько густыми, что среди этой белой пелены еле мерещится верхушка мачты собственного парохода.

      Идя этим проливом, штурманскому офицеру приходится спать урывками, по четверти часа, не раздеваясь.

      Здесь штиль сменяется свирепым штормом в пять, десять минут.

      Полный штиль, – вдруг засвистело в снастях, – поднимай, а то и руби якоря и уходи в море, если не хочешь быть вдребезги разбитым о камни.

      Здесь море – предатель, а берег – не друг, а враг моряка. Здесь надо бояться и моря и земли.

      Сахалин не любит, чтобы останавливались у его крутых, обрывистых, скалистых берегов. На всем западном побережье ни одного рейда. Дно – гладкая и ровная плита, на которой вас не удержит в шторм ни один якорь.

      И сколько пароходов пошло ко дну, похоронено в этом проливе!

      Сахалин – суровый и холодный остров.

      Его скалистый берег лижет холодное северное течение, в незапамятные времена прорвавшееся Татарским проливом.

      Здесь суровая, лютая зима. Здесь неделями продолжается пурга, крутит огромные снежные смерчи, по крышу засыпает дома.

      Здесь безрадостная весна похожа на осень.

      Короткое, холодное, туманное лето.

      И только осень еще похожа на что-нибудь.

      20 мая я приехал в Онор – дальнее поселье в самом центре острова, – а 21-го, проснувшись утром, увидал ясное, свежее, прекрасное зимнее утро.

      За ночь выпал снег. Снежная пелена в пол-аршина покрывала все – крыши и землю, тюрьму и поселье. Снег продержался два дня и сошел только 23 мая. Вот то, что называется на Сахалине «климатом».

      Извилистая спина «чудовища», словно дыбом вставшими иглами, покрыта густой хвойной тайгой.

      Высокий, обрывистый, отвесный, неприступный берег, по которому зигзагами идут желтые пласты глины, дымчатые – угольного сланца, белые – песчаника. Кое-где проступает ржавчина железной руды.

      А наверху – тайга.

      Ели и сосны, оголенные, совсем лишенные ветвей с наветренной стороны. Они растут в одну сторону. Вершины сосен вытянулись по ветру, словно дым от пароходной трубы. Словно эти великаны-деревья, вытянув руки, бегут от этого ужасного берега, от этого сурового, холодного, жестокого моря и ветра.

      Заберемтесь вглубь.

      Мертвая тишина. Только валежник хрустит под ногами. Остановишься – и ни звука. Ни птичьей песни, ни писка…

      Жутко становится, как в пустой церкви.

      Молчанье сахалинской тайги – это тишина заброшенного, оставленного храма, под сводами которого никогда не раздается шепота молитвы.

      Глубже в эту страну вечного молчания.

      Вот уж и света не видно. Тьма кругом.

      Словно огромный баобаб стоит