Океанский патруль. Книга вторая. Ветер с океана. Том 4. Валентин Пикуль

уттинен хлестанул себя плетью по голенищу сапога и – ни слова в ответ.

      – Я ухожу, – повторил Штумпф. – Почти год были вместе… Нам есть что вспомнить!

      Суттинен – сквозь зубы:

      – Нечего вспоминать! Все осталось там, за пограничным столбом. Мы уже топчем, Штумпф, милую землю Суоми!..

      Да, огляделся он, это, конечно, уже не дремучие топкие болота потерянной Карелии. Вон торгует ларек с суррогатным пивом, вон девочки маршируют на богослужение, и впереди колонны – учительница; хоть бы значок «Лотта Свярд» догадалась снять, дура!.. А по холмам – домики: сами красные, окошки белые, разрисованы, словно пасхальные пряники.

      – Суоми… – протяжно вздохнул лейтенант.

      На дворе соседней усадьбы пьяный капрал возился с лохматыми домашними медвежатами. Мальчишки подбадривали вояку свистом, а хозяин усадьбы, старый финн в синем жилете, сидел на крылечке, равнодушно сосал медную трубку.

      – Суоми, – наконец отозвался Штумпф и, помолчав, грустно заговорил: – Мне уже нельзя оставаться здесь. Русские поставили вам жесткие условия: к пятнадцатому сентября – ни одного немца на вашей земле.

      – Ты, я знаю, – сказал Суттинен, подумав, – ты уйдешь сам, а вот ваша Лапландская армия… скажи, уйдет ли она?

      – Конечно, нет! – улыбнулся Штумпф. – Мы не такие дураки, чтобы пожертвовать Лапландией, этим важным плацдармом. И вам, лейтенант, может быть, еще придется драться с нами!

      – А ты, Штумпф, будешь драться против нас?

      – Я солдат фюрера, – ответил советник.

      – Я тоже солдат, – закончил Суттинен и, повернувшись, крикнул в сторону капрала: – Эй, эй!.. Берегись!..

      Позванивая массивной цепью, на двор усадьбы вышла темно-бурая медведица с маленькими заплывшими гноем глазками.

      Глухо рыча и оскалив пасть, полную желтых зубов, она встала на задние лапы и пошла прямо на капрала.

      – А вот я тебя! – азартно крикнул капрал, скидывая с себя мундир с орденами. – Я не боюсь, херра луутнанти, – добавил он, смеясь, – у моей матери две такие, даже пострашнее были!..

      Цепь натянулась и рванула медведицу за горло обратно. Но капрал уже схватился с ней в обнимку – только взметнулась рыжая пыль. И замелькали в этой пыли руки человека и длинные, свалявшиеся в грязи космы на «штанах» зверя…

      – А вот я тебя!.. А вот!.. – покрикивал капрал.

      – Пошли в дом, – сказал Суттинен, – я тоже когда-то любил бороться. Мой отец специально для меня держал медвежат.

      Они поднялись на крыльцо, и в этот же момент из тучи пыли вырвался капрал, держась окровавленными пальцами за голову.

      – Ухо, – простонал он, – две войны отвоевал, а тут… Откусила, сатана перкеле!..

      – Ха-ха-ха, – рассмеялся Штумпф. – Ох-ха-ха!.. Ухо!..

      Медведица, подгоняя детенышей шлепками лапы, не спеша уходила со двора. Старый финн в синем жилете так же спокойно сосал трубку. За свою длинную жизнь он видел много всякого, и – что ухо?!

      – Иди, иди, – сказал он капралу, – я тебя не звал на мой двор… Сам пришел.

      Садясь в горнице на лавку, Штумпф перестал смеяться и сказал:

      – Будем мы воевать или нет, а сейчас давай выпьем.

      – Хорошо, только немного. Ты же знаешь: я не пью после того случая… Нэйти!

      Вошла румяная молодая крестьянка.

      – Обед можно подавать, – сказала певуче.

      За столом, когда одна бутылка опустела, Суттинен заговорил как-то горячо и поспешно:

      – Скажи, во мне еще не потеряно человеческое? Солдаты зовут меня собакой. Я сам чувствую, что бываю иногда подлецом. Но, скажи, я могу еще стать человеком?

      – Давай выпьем, – предложил Штумпф и, когда выпили, строго посоветовал: – Меньше пей, и будешь человеком.

      Суттинен быстро пьянел, его мысли путались, он пытался ухватиться хоть за одну из них.

      – А все – она, она, она! – трижды выкрикнул он, едва не плача.

      – Водка? – спросил Штумпф.

      – Зачем водка? Женщина. Водка пришла потом, сначала была женщина…

      – А я не знал.

      – Ох, если бы ты знал!

      – Я думал, ты – так, никого и не любил…

      – Попробовал бы ты не полюбить, – вскочил Суттинен и снова плюхнулся на лавку. – Ты бы попробовал! У нее были вот такие черные глаза!

      – Черные… Она – что, разве не финка?

      – Да какое тебе дело! Я говорю – глаза были… вот!

      И взмахом плетки, описавшей в воздухе круг, он показал, какие были глаза. Потом сразу как-то сник, опустил голову на стол.

      – Э-э, да ты, оказывается, лысеешь, – заметил Штумпф.

      – Двадцать семь лет.

      – Рано. Если бы не война, не окопная жизнь…

      – Иди к черту! – обрезал Суттинен. – Ты сам-то лыс, как лапландская ведьма.

      – Не злись, – добродушно пробурчал Штумпф, прожевывая картошку, – мы скоро распрощаемся.