Закрой дверь за совой. Елена Михалкова

ыгуливавшей лабрадора. Затем, если верить записям с камер наблюдения, прошел своим обычным маршрутом мимо салона свадебных платьев и продуктового магазина. Однако в кофейне так и не появился. Где-то на полпути Гройс бесследно исчез.

      – Его нигде нет! – Моня Верман выглядел не столько взволнованным, сколько испуганным. – Мы все проверили.

      – Морги – раз, – вступил Сема Дворкин, загибая пальцы. – Больницы – два. Его бывших женщин – три.

      – И много у него женщин? – не удержался Сергей.

      – Побольше чем у тебя. Гройс производит на дам чарующее впечатление.

      Надо же, подумал Сергей, чарующее. Семьдесят четыре года чаровнику. Наверняка по именам путает своих пассий.

      – У Миши выдающиеся мозги, – сказал Дворкин, словно прочитав его мысли.

      – Ум ясный, как бриллиант, – подтвердил Верман. – К тому же он в отличной форме. Посмотри на нас! У меня одышка, у Дворкина суставы. А Гройс даже не знает адреса аптек, чтоб им и дальше не встречаться!

      – Но три дня уже прошло!

      – И никаких вестей.

      Ювелиры замолчали и скорбно уставились на Бабкина с Илюшиным.

      Все четверо сидели в магазине Вермана и Дворкина. Маленький Верман теребил пуговицу жилета, едва сходившегося на выпирающем животе. Дворкин беспокойно потирал пальцы. При несомненном внешнем сходстве – оба круглые, низенькие, с мясистыми носами и блестящими лысинами в обрамлении курчавых волос – ювелиры производили на удивление несходное впечатление. Моня Верман был живчик и холерик. Сема – меланхолик с мягкой извиняющейся улыбкой на губах. Первый утверждал себя в пространстве, занимая места больше, чем было выделено ему природой: носил широкополые шляпы, задирал ноги на стол и издавал столько шума, что люди непроизвольно отодвигались подальше. Второй сутулился, ежился, как будто заранее признавая, что рядом всегда есть нечто более важное, чем он сам, и всем диванам предпочитал стул в углу.

      – В полицию обратились? – спросил Илюшин.

      – Сразу же.

      – Заявление приняли?

      Ювелиры кивнули.

      – Но я же читаю по их лицам, словно это процентные векселя, – мрачно сказал Верман. – На них написано: у вас пропал старичок, очень жаль, но у всех время от времени пропадают старички. Выходят из квартир, забывают куда шли, не помнят собственных имен…

      – Это все не про Гройса, – покачал головой Сема.

      – Ха! Да если бы это было про Гройса, мы бы никогда…

      Моня Верман оборвал фразу на полуслове. Илюшин поймал быстрый взгляд, которым обменялись ювелиры.

      – Мы бы никогда…

      – Мы бы никогда не подружились, – после паузы закончил Дворкин.

      – Он приехал полгода назад, – сказал Верман. – Оставил свою гостиницу на попечение дальней родственницы и решил какое-то время пожить в Москве. Чем он занимался? Чем может заниматься тихий интеллигентный старик! Утренний моцион, обед в ресторанчике, вечер в прекрасной компании, да, я имею в виду нас, и пусть Дворкин кинет камень в того, кто скажет, что это не так. Раскидывали картишки, травили байки… Безмятежные пенсионерские радости! Нет, мы-то не пенсионеры, но Миша Гройс – давно уже да, и между нами, это большое счастье для многих, что он уже тысячу лет как отошел от дел. Миша делал людей умнее, однако тут есть тонкая связь: отчего-то люди умнеют, когда денег у них в кошельке становится меньше, потому и говорят, что многие знания – многие печали. Что еще он делал? Читал. Пару раз наведывался к стоматологам, чисто чтобы похвастаться. И вдруг пропал.

      Мог ли он взять билет на самолет и улететь в теплую цивилизованную страну? Да, этого нельзя исключать. Но очень странно, что он не предупредил своих друзей, поэтому им с Дворкиным кажется, что все обстоит гораздо, гораздо хуже.

      Макар Илюшин и Сергей Бабкин переглянулись.

      Дело, по всем признакам, было как раз для них. Много лет они занимались розыском пропавших людей. Положа руку на сердце, с учетом возраста Гройса, следовало ожидать, что расследование будет недолгим.

      И все-таки Илюшина что-то смущало.

      – Значит, Михаил Степанович приехал в Москву чуть больше полугода назад, – задумчиво сказал он.

      – Чуть больше, – согласился Моня.

      – Во вторник вы планировали сыграть с ним в преферанс.

      – В преферанс, – эхом откликнулся Моня.

      – Он возобновил общение, поскольку вас связывают теплые воспоминания.

      – Воспоминания… – вздохнул Моня.

      – О том, как вы облапошили Хрящевского на сто пятьдесят миллионов, – не меняя интонации, сказал Макар.

      Верман так и подпрыгнул.

      – Это была самозащита!

      – Или на сто восемьдесят?

      – Хрящевский был бандит! Он убил бы нас!

      – Хотя я не удивился бы и двумстам[1].

      – Дворкин, да скажите же ему!

      Сема потер нос.

      – Видите

1

Макар вспоминает дело, описанное в книге «Алмазный эндшпиль».