Наноша. Олег Овчинников

и вовсе обращение по фамилии.

      – Ната, одну минуточку! – взмолился я, хотя нуждался, если честно, в трех. Как минимум, трех минутах лабораторной тишины и уединения, когда никто не хватает тебя за локоть под тем предлогом, что «все нормальные пары» прогуливаются в парке под ручку, и не говорит тебе «Андрей!», подразумевая долгое и едва ли приятное продолжение. Ну, а как максимум, меня вполне бы устроили две-три недели относительного покоя: эксперимент входит в решающую стадию, и скоро уже можно будет вздохнуть спокойно, высвободится время, в том числе на личную жизнь, и необходимость в серьезных разговорах отпадет сама собой… Жаль, что Наташа, похоже, совсем этого не чувствует.

      – Андрей, я устала, – сказала она.

      – Так присядем, – мгновенно нашелся я, засек краем глаза ближайшую скамеечку и с облегчением бухнулся на нее.

      Та фаза операции, над которой я трудился в данную минуту, требовала полного сосредоточения. Мой Наноша только-только нащупал лазейку между бронхиолом и прилежащим капилляром, лихо проскочил в нее в потоке кислородных молекул и теперь отчаянно загребал всеми жгутиками, пытаясь добраться до места назначения по кратчайшей, то есть против течения легочной вены. Наноша очень старался, и я помогал ему как мог своими шестью пальцами, но все-таки крошечные жгутики слабо приспособлены для подобной работы. Вот если бы… «Интересно, мечтают ли нанороботы о пиколастах?» – отстраненно подумал я, но тут же был вынужден вернуться в грубую реальность, когда Натино колено довольно чувствительно ткнулось в мое собственное.

      – Что? – вздрогнул я и расстроенным взглядом проводил Наношу, который по моему недосмотру только что отправился в круиз по малому кругу кровообращения.

      Я вздохнул. Момент упущен, и в ближайшие пару минут ничего интересного не предвидится. Только неутешительное для ушей и изматывающее для нервов.

      – Ничего! – Наташа снова смотрела в сторону. – Если уж раз в жизни вышел на прогулку с любимой женщиной, так гуляй!

      Я послушно поднялся и пошел рядом с Натой, сообразил даже предложить ей руку, насколько уж сумел галантно. На жидкокристаллический экранчик, маленькое окошко в наномир, почти не смотрел. Разве что поглядывал одним глазом, чтобы быть уверенным, что с Наношей не случится ничего непредвиденного в то время, пока я вынужденно не могу дотянуться до клавиш управления правой рукой.

      Только когда ямки и бугорки под ногами стали слишком ощутимы, чтобы списать их на дефекты асфальтового покрытия, я догадался, что мы вышли из парка и вот уже некоторое время идем по полю, к тому же, кажется, чем-то засеянному.

      – Смотри, какой цветок! – неожиданно сказала Наташа, останавливаясь.

      Сказала вполне спокойно, умиротворенно даже – по-видимому, прогулка на свежем воздухе пошла ей на пользу.

      Я тоже остановился, практически сразу же, от силы шага через три-четыре, и не без труда оторвал взгляд от захватывающего зрелища сталкивающихся друг с другом кровяных телец, чтобы поглядеть по сторонам.

      – Где?

      – Уже нигде! – фыркнула Наташа, отпуская мой локоть, и тон ее голоса лучше всяких слов дал понять, что я снова что-то испортил. Если не, хуже того, испортил все. – Почему ты никогда ничего не замечаешь?

      – Не замечаю? – От такого заявления я несколько опешил.

      – Именно что! Ну, кроме своих электронных игрушек, конечно! Уткнешься носом в экран и света белого не видишь, только знай себе долбишь по кнопкам шестью пальцами, как какой-нибудь паук…

      – Я замечаю, – нерешительно возразил я. – У паука, например, не шесть пальцев, а восемь… В смысле – лап.

      – Да какая разница! – Наташа возмущенно притопнула ногой и бросила в меня очередным обвинением: – Ты даже не заметил, что у меня новая прическа!

      «В самом деле, новая, – обнаружил я. – Вот этих двух голубых прядок сзади раньше не было. Кажется…»

      – Разумеется, заметил, – соврал я. – И давно собирался сказать, что твоя прическа сегодня просто… очень… – Я отвлекся на какую-то долю секунды, в два касания направив Наношу в нужное ответвление венулы, но Наташа, похоже, заметила. И не стала добрей, даже когда я с грехом пополам закончил фразу: – …замечательная.

      – Очень замечательная? – переспросила она как будто с недоверием, после чего резко развернулась и, не разбирая дороги, зашагала в сторону быстро краснеющего, точно Натино лицо, солнца.

      – Ната, еще – последнюю минуточку! – в отчаянии окликнул я ее, чувствуя себя примитивным и неуклюжим, словно модель, предшествующая умной и ловкой Наноше, которую мы вообще-то называли «Микрошей», хотя уместнее было бы – «Микрозавром». Ее, грубую и неповоротливую, невозможно было использовать там, где требовались такт и ювелирная точность: ни язвочку залечить, ни прочистить тончайший извилистый капилляр, максимум – взять соскоб с чего-нибудь толстого или, пардон, прямого.