Кого за смертью посылать. Михаил Успенский

hor>Рекс Стаут

      Хорошо тому, кто умеет всю долгую многоборскую зиму проспать в берлоге, в дупле, в норе под корнями. Неплохо ему! Никакой заботушки о дровах, о припасах, о возможных гостях, а главное – не коснется его зимняя скука, когда со двора выйти невозможно по причине метели и приходится сидеть в душной натопленной избе с дурной головой и выслушивать в сотый раз надоевшие байки от домочадцев или нечаянных пришлых людей. Издалека-то ведь не придут, новостей не доставят! Зато весной засоне придется туговато: пробудится голодным и злым, а лягушкам, змеям да ящеркам еще и оттаивать предстоит – дело довольно болезненное. Тут человек по сравнению с лесной тварью и нежитью в выигрыше окажется.

      Лучше всех, конечно, устроились подводные жители. Душновато им подо льдом, понятное дело, зато пребываешь в полусонном виде, когда никто никого почти не ест.

      …Для водяного Мутилы всякая весна начиналась одинаково. Когда лед у берегов становился все тоньше, а озеро Гремучий Вир прибывало от многочисленных ручьев, ему снился один и тот же сон: будто бы на берегу стоит на коленях древний старик и зовет хриплым, рыдающим голосом:

      – Ихтиандр! Ихтиандр! Сын мой!

      Кто такой Ихтиандр, Мутило знать не знал, но крики эти спросонья полагал относящимися к себе. Он вскакивал с лежанки, отбрасывал одеяло, сшитое из драгоценного, по причине редкости, рыбьего меха, выскакивал из подводного своего жилища и устремлялся вверх, к солнцу и небу. При этом он изо всех сил врезался в недотаявший лед и, если бы не тугие рожки, непременно расколотил бы себе голову. Грязно человекаясь (это ведь только люди чертыхаются, а черти, наоборот, человекаются), он осматривал окрестности своих владений, никакого старика не находил, обиженно взвизгивал и нырял к себе на дно, где со злости пинками пробуждал своих немногочисленных слуг – русалку да утопленника.

      Но на этот раз водяной черт решил схитрить: пусть проклятый мнимый старик хоть заорется про своего Ихтиандра – Мутило и пальцем не пошевелит, покуда зеркало озера не освободится ото льда.

      – Ихтиандр! Ихтиандр! Где ты там, в печенку, в жабры, в рыбий пузырь тебя! Дороги просохли, а ты все дрыхнешь! Гостя встречай! – доносилось сверху.

      Голос был вовсе не старческий. Мутило вздохнул, выскользнул из-под одеяла, прошлепал плоскими широкими ступнями по холодным половицам, отворил дверь и осторожно вышел.

      Озеро действительно очистилось – так, редкие льдинки упорствовали еще, но на них можно было не обращать внимания. Мутило крякнул, присел, оттолкнулся от придонного, плотно слежавшегося ила и помчался вверх, яростно помогая себе руками, ногами и даже хвостом.

      Да, немного плавало льдин, но водяному и одной хватило, поскольку опять он ударился рогами в кусок замерзшей воды, расколол его и зажмурился от яркого света.

      А когда разожмурился, то увидел, что снова нет на берегу никакого старика. Вместо старика на прогнивших мостках стоял здоровенный детина в алом княжеском плаще и орал:

      – Ты бы еще до Купального дня провалялся! Лесной хозяин уже весь в трудах, а у тебя скоро и раки последние расползутся!

      От удара в Мутилиной голове окончательно прояснело.

      – Жихарь! – воскликнул он. – Княже многоборский! Чего так рано нынче-то? То ли в кости не с кем сыграть?

      Водяной быстро достиг мостков и вскарабкался на них. Князь Жихарь подхватил его, как малое дитя, своими ручищами и поставил себе пред светлые очи.

      – Душа горит, – сказал он. – Мочи нет!

      – Да, без души-то нашему брату спокойнее, – согласился Мутило.

      Князь не побрезговал с ним облобызаться, распахнул полу плаща и показал водяному здоровенную бутыль. Мутило присвистнул.

      – Надо же, как тебя допекло, – сказал он. – С какой радости?

      – Невместно князю с подданными горькую пить, – вздохнул Жихарь. – Да и от княгини подальше, а то опять начнет… Веришь ли, всю-то зимушку – ни чарки, ни ковша, ни капельки. Среди ночи, бывало, проснешься – а она заговор нашептывает: «Звезды вы ясные, сойдите в чашу брачную, а в моей чаше вода из загорного студенца. Месяц ты красный, сойди в мою клеть, а в моей клети ни дна, ни покрышки. Солнышко ты привольное, взойди на мой двор, а на моем дворе ни людей, ни зверей. Звезды, уймите супруга моего от вина; месяц, отврати милого от вина; солнышко, усмири ясного от вина. Слово мое крепко!» Видишь, наизусть вызубрил!

      – Невыносимо, – сказал Мутило. – Ну, где пировать будем – у меня или прямо тут?

      – Боюсь, не полинял бы плащ, – сказал Жихарь. – Пойдем в развалюху, я уж там все приготовил…

      И они прошли в дряхлую рыбачью избушку, давным-давно стоящую без двери и с выломанными ставнями. В избе Жихарь успел кое-как подмести и расчистить столешницу. На ней стояли две чарки – серебряная и деревянная, для водяного, – поскольку нежить серебра не любит пуще железа. Такая забота умилила Мутилу.

      – А где же свита твоя? – спросил он, мостясь на лавку.

      – Там, в логу оставил, – сказал Жихарь, доставая из мешка домашние постряпушки. – Сказал им так: мол, опять к печальным этим берегам