Пентакль. Марина и Сергей Дяченко

дав все еще держался в этом странном кафе, куда мы, пятеро, завернули, спасаясь от внезапного дождя. Цеплялся за жизнь всеми годами – когтями, зубами, щербатыми и сточенными от старости, в особенности последними двумя-тремя десятками. Бармен, обеспечив каждого чашкой напитка, пахнущего горелой резиной, удалился. Спина бармена излучала гордость, достойную венецианского мавра: сделал дело – гуляй смело!..

      Тихо. Пусто. Двадцатый век.

      Прошлое.

      – Луиджи Пиранделло, нобелевский лауреат. «Шесть персонажей ищут автора».

      – С точностью до наоборот. Авторы ищут персонажей.

      – Шестеро? Ты себя за двоих посчитал?

      – Смею напомнить, ничем хорошим у Пиранделло эти поиски не кончились. «Видимость! Реальность! Игра! Смерть! Идите вы все к черту! Свет! Дайте свет!..»

      – А портрет Гоголя – знак, между прочим! Даже перст – указующий.

      – Ага… и нос тоже. Указующий.

      – На что? На малороссийскую экзотику? На гоголь-моголь с горилкой-морилкой?

      – Новый Миргород?

      – А что?

      – А ничего…

      На улице лил дождь. Прохожие спасались под зонтами, под козырьками подъездов, в арках дворов. Портрет классика смотрел мимо нас в залитое водой окно. Классик упрямо воротил длинный нос от рубинового пентакля. Горчил кофе. Ненаписанная книга Вием стояла на пороге. Поднимите мне веки…

      Поднимите мне век.

      Двадцатый.

      – Ловим героев, а в полночь встречаемся у разрушенной церкви и докладываем об успехах?

      – Ведьма работает в парикмахерской? Черт сидит за компьютером? Упырь – председатель колхоза? Гоголевской Малороссии давно нет.

      – Если ищешь чего-то необычного, можно выпрыгнуть в окошко. А можно просто перевернуть мебель. Так сказал Лир.

      – Король?

      – Король. Эдвард Лир, король нонсенса.

      Тишина пустого кафе, тишина ушедшего века, века железа и пластика, ничем не похожего на времена патриархальной Диканьки. Все по-другому, все иначе.

      Дождь. Кофе оставалось на самом донышке.

      Портрет скептически молчал.

      – Между прочим, для Гоголя Миргород – не символ глухой провинции, как в учебнике написано. Для него он – Мир-город, средоточие всего, что есть на свете.

      – «Мир-город» – так раньше переводили название «Иерусалим». Все вспоминают Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича с их лужей, но в «Миргород» входит и эпический «Тарас Бульба».

      – Ну, лужа – это центр стабильности! Эстафета веков!

      – Сейчас на месте той лужи – пруд с лебедями. Источник миргородской целебной воды! Иван Иванович с Иваном Никифоровичем по золоту ходили. Вот вам и разница.

      – А дождь, между прочим, кончился. Пошли?

      Чашки с легким стуком опустились на пластик.

      Пошли? Пошли!

      Встречаемся в полночь – возле разрушенной церкви. Или утром под часами на главной площади. Или в полдень у старой мельницы.

      Легко стукнула дверь.

      – Сочинители! – вздохнул бармен, соткавшись прямо из воздуха, пропахшего горелым кофе. – Наворотят мудростей! Разве что пан ректор Киевского университета ихние выкрутасы разберет, и тот небось в затылке лысом не раз, не два почешет!

      – Какие ведьмы в наше просвещенное время? – согласился кофейник. – Какие черти? Писали бы лучше про драконов, про баронов… Мебель, понимаешь, им переверни!

      Белый стол поднял ножку и почесался. В идее перевернуться было что-то привлекательное. Но спорить с бывалым кофейником он не решился.

      – А все-таки что ни говори, как ни верти, – Портрет задумался, степенно кивнул, – а все-таки разное в мире бывает. Редко, но бывает!

      И не выдержал: скосил левый глаз на пентакль.

      Словно боялся, что две верхние кнопки отвалятся и звезда в круге перевернется вверх тормашками, как мебель у короля нонсенса. Тогда хоть в окошко прыгай…

      Зачем выпрыгивать в окно, если любой этаж – первый?!

      Пентакль упрямцев

      I

      Когда пентаграммы, иначе – пентакли,

      Закружат дома в безымянном спектакле

      И демоны освободятся – не так ли? —

      То вздрогнет асфальт под ногой.

      И пух тополиный – волокнами пакли,

      И с бурсы хохочет угодник Ираклий,

      И глотка охрипла, и веки набрякли…

      Ты – нынешний?

      Прошлый?

      Другой?!

      Пройдись не спеша от угла до угла,

      Дождись, пока в сердце вонзится игла.

      Баштан

      Хата была очень стара. За десятки лет соломенная кровля поросла мхом, а плетенный из лозы дымарь