И стойкость пусть не покинет. Владимир Федоровский

онков из вспомогательной полиции. Гиммлер использует их для карательных акций и охраны концлагерей.

      Усевшись на переднее сиденье мотоцикла, Юрий неожиданно признался:

      – Я по натуре человек задиристый. Всегда готов защитить слабых и прийти на помощь. Ну как я могу спокойно наблюдать, как убивают невинных? Меня же потом совесть замучит. Хотя знаю, что шансов остаться в живых у нас маловато, Лёнчик. Фашистов там полсотни, а нас всего двое. Бой неравный…

      – Да живы мы останемся, товарищ лейтенант! – откликнулся Энтин. – И до победы ещё доживём. Нам бы только подступиться поближе. Я их тогда начну крошить. Словно капусту. Ни один палач живым не уйдёт. Главное, чтоб не прикрылись женщинами и детьми. Но я этого никак не должен допустить.

      – Будешь просто отсекать их короткими очередями. – Максимов завёл двигатель, и мотоцикл рванулся с места, набирая скорость.

      «Только бы успеть, – думал Юрий, всматриваясь вдаль. – Всё пойдёт насмарку, если каратели начнут расстреливать людей из пулеметов».

      – Лёня! – крикнул он, повернувшись к сержанту. – Возьми бинокль и просматривай всё до мелочей. Нельзя подпускать фашистов к пулемётам. Сразу же стреляй, если что-то заметишь. Не жди моей команды. Иначе будет поздно.

      – Всё понял, товарищ лейтенант, – откликнулся тот. – Лишь бы пули долетели…

      – Немецкие пулеметы бьют далеко – громко произнёс лейтенант. – Наши училищные преподаватели часто долбили нам об этом.

      Мотоцикл мчался с большой скоростью. Каратели не могли не видеть быстро приближающийся транспорт, но это их не волновало, так как они принимали мотоциклиста с пулеметчиком за своих. Энтин, не отрываясь от бинокля, наблюдал, как полицаи, полусогнувшись, несут к машине большие мешки, набитые одеждой и обувью. Момент выдался удобным, так как будущих жертв и палачей отделяло довольно большое расстояние – не менее полусотни метров. А когда полицаи снова вернутся, чтобы взять другие упакованные мешки, то время будет упущено. Да и дистанция для стрельбы была вполне приемлемой. С каждой минутой она стремительно уменьшалась. Немецкие эсэсовцы располагались отдельно от полицаев, считая для себя зазорным стоять рядом с теми, кто решил служить им верой и правдой. Энтин положил бинокль на свои колени и, прицелившись из пулемета, крикнул, стараясь пересилить шум мотоциклетного двигателя:

      – Товарищ лейтенант, я открываю огонь! Сейчас как раз подходящий момент!

      – Давай, Лёнчик! – гаркнул Максимов. – Ударь по гадам! Всех надо угробить!

      Пулеметная очередь хлестнула по кучке покуривающих возле машины полицаев, затем прошлась по эсэсовцам из зондеркоманды, стоящим поодаль. Никто из карателей не ожидал нападения. Опомнившись, уцелевшие из них стали отстреливаться из винтовок и автоматов, и Максимов слышал рядом с собой пронзительный свист пуль. Неожиданно пулемет умолк.

      – Лёня, что случилось? – истошно заорал лейтенант. – Почему перестал стрелять?

      Повернув голову, он увидел, что сержант безжизненно ткнулся лбом в ствол пулемета. Обильные струйки крови заливали его шею, грудь и спину. Максимов резко притормозил и, ловко скатившись с мотоцикла на землю, на корточках пробрался к коляске и, бережно отодвинув неподвижное окровавленное тело Энтина, прильнул к пулемету и открыл стрельбу. Ему удалось расстрелять трёх эсэсовцев, бегущих к ручным пулеметам. Потом он перенес плотный прицельный огонь на остальных.

      – Это вам за Лёнчика, гады! – с отчаянием и яростью крикнул лейтенант.

      Заметив, что один из эсэсовцев поднял в руке гранату, Максимов тут же срезал его короткой очередью. Падая, немец выронил гранату, и она упала на землю, и взорвалась, поразив осколками нескольких гитлеровцев. Трое оставшихся в живых полицаев залезли в кабину грузовой машины. Им удалось завести двигатель, и грузовик тронулся с места, отъезжая в степь.

      – Не уйдете, сволочи! – воскликнул Юрий, разворачивая пулемет и посылая вслед грузовику длинную очередь.

      Одна из пуль, видно, попала в колесо, и машина резко забуксовала. Но не один из полицаев не покидал её, опасаясь попасть под пулеметный огонь. Лейтенант продолжал стрелять по машине, целясь в бензобак. Это ему удалось, и огненная вспышка взрыва охватила грузовик яркими языками пламени.

      – Вот вы и хлебнули свинца досыта, гиммлеровские псы! – торжествующе воскликнул Максимов, оторвавшись от пулемета и вставая во весь рост.

      «Всех фашистов мы с Лёнчиком грохнули», – подумал он, окидывая лихорадочным взглядом разбросанные возле грузовых машин трупы карателей.

      Ощущая слабость в ногах, возникшую от невероятного психического напряжения, он побрёл, слегка пошатываясь, к толпе обнаженных людей, которые, поеживаясь от холода, стояли у края оврага, наблюдая за ожесточенным боем. Слышался детский плач, обрывки русской и еврейской речи. Несчастные женщины, старики и дети, привезенные сюда карателями были уже готовы к самому худшему, но тут вдруг, словно в сказке, пришло неожиданное спасение. Заметив на лицах, обращенных к нему, странные и вопросительные взгляды, лейтенант вдруг вспомнил, что на нём форма солдата вермахта.