Наполеон Первый. Его жизнь и его время. Фридрих Кирхейзен

из его собственных вступительных слов, он всю жизнь посвятил собиранию и изучению материалов для своей работы, и теперь приступил к ней во всеоружии. В настоящее время в Европе немного специалистов, которые могли бы тягаться с Кирхейзеном в знании литературы о Наполеоне и его времени: итальянец Лумброзо, автор более ранней библиографии о наполеоновской эпохе (1897) и редактор “Revue Napoléonienne”, француз Э. Дрио, который с прошлого года стал издавать “Revue des études Napoléoniennes”, Артур Шюке, профессор в Нанси Паризе. Ни один из них, однако, не решился предпринять составление общего труда о Наполеоне и его времени, хотя каждый из них дал множество специальных этюдов по различным вопросам, касающимся истории консульства, Империи и личной биографии Наполеона.

      Кирхейзен не остановился перед колоссальными трудностями задачи, и у нас все основания ждать, что он сумеет их преодолеть.

      Таким образом, последняя общая работа о Наполеоне будет опять написана не французом, так же как две предшествовавшие. Лучшие монографии о Наполеоне, несомненно, принадлежат французам. Достаточно назвать имена Сореля, Вандаля, Уссе, Масона, тех же Дрио, Шюке и Паризе. Но до появления книги Кирхейзена лучшими общими трудами были книги англичанина и немца: Дж. Голландца Роза и Fournier.[1]

      Теперь появляется еще один общий труд нефранцуза; Кирхейзен, как уже упомянуто, швейцарец. Нет ничего удивительного в таком именно распределении работы между французами и нефранцузами. После того как Тьер дал классическую для своего времени “Историю консульства и империи”, французы охотнее занимаются собиранием материалов и исследованиями по отдельным вопросам. Они не хотели конкурировать с художественно законченной книгой Тьера, которая много читается и сейчас, несмотря на устарелость и существенные научные недочеты. Кроме того, быть может, французский историк чувствует, что он не может внести в общую работу о Наполеоне необходимого беспристрастия. Положение иностранца в этом отношении лучше. Им легче сохранить беспристрастие.[2]

      Особенно благоприятно поставлен в этом отношении швейцарец. Если какая-нибудь европейская страна может быть свободна от чувства признательности или ненависти к Наполеону, так это – Швейцария. Швейцарский ученый может говорить о Наполеоне без итальянской восторженности, без прусской ненависти, без английской сконфуженности. Судя по первому тому, Кирхейзен сумеет до известной степени сохранить это драгоценное, столь необходимое историку и столь редкое качество. В общем, он, конечно, поклонник Наполеона. Иначе и a priori трудно было бы объяснить, что человек целую жизнь посвятил работе над его биографией и историей его времени. Но преклонение перед гением Наполеона, по-видимому, не будет мешать Кирхейзену выносить правильные суждения о нем в тех случаях, когда эти суждения должны быть отрицательными. Sine ira, но не совсем sine studio. Не будет холодного бесстрастия, замораживающего изложение, но будет известный объективизм, охраняющий от чрезмерных восторгов и не позволяющий превращать научные объяснения в ненаучные оправдания или порицания.

      Не в этом, конечно, будет наиболее сильная сторона книги Кирхейзена, а в материале. Семь лет, отделяющих ее от ее предшественницы, двухтомной работы Роза, были временем усиленного публикования материалов и усиленной монографической разработки. Поэтому у Кирхейзена будет много нового. С другой стороны, пока Кирхейзен доведет книгу до конца (он рассчитывает кончить ее в восьми или десяти томах), пройдет тоже но меньшей мере семь лет, по истечении которых интерес в Наполеоне неминуемо пойдет на убыль, ибо кончатся все юбилейные даты. Не будут уже печататься с такой быстротой ни материалы, ни монографии. Другими словами, работа Кирхейзена обещает после своего окончания надолго сделаться самой полной и наиболее свежей историей Наполеона и его времени.

      Что касается плана и метода, то книга Кирхейзена, опять-таки насколько можно судить по первому тому, должна удовлетворить строгим научным требованиям. Задача поставлена широко: “Наполеон, его жизнь и его время”. Вернее, в книге две самостоятельных задачи: биография Наполеона и история Франции и Европы в его время. Каждая из них представляет большие трудности. Их гармоническое сочетание в одной книге требует большого научного такта и большого литературного таланта. Первый том, где не выступают еще самые большие трудности, не возбуждает недоразумений. Самостоятельные главы о Директории трактованы удачно, не перегружены материалом, лишенным прямой связи с биографией Наполеона, изложены живо и ярко. Трудно сказать, что будет дальше. Одно во всяком случае несомненно: биографический материал будет обработан лучше, чем общеисторический. Думать так заставляет как характер подготовки Кирхейзена, так и заметное уже в первом томе отсутствие живого интереса к явлениям социально-экономического порядка. Правда, Кирхейзена едва ли можно упрекнуть в том, что он не понимает значения социально-экономического фактора. Но он не останавливается на явлениях этой категории с тем увлечением, как на явлениях политических и особенно бытовых. Быт занимает очень большое место в книге: типичная черта писателя, хорошо изучившего мемуарную литературу. И эта ее особенность делает ее очень доступной даже читателю, сравнительно мало подготовленному.

      Подводя

1

Несмотря на свою французскую фамилию Fournier – чистый немец. Он профессор в Beнe; немцы читают его фамилию не Фурнье, а Фурньер.

2

Хотя, например, у всех почт англичан, писавших о Наполеоне после ВальтераСкотта, замечается какое-то конфузливое стремление оправдать Англию ος упреков в недостойном образе действий по отношению к Наполеону. Это настроение проскальзывает и у Слоана, и у Роза, и у Розбери. A у Газлита Haпoлeoн прямо выставляется ярким представителем демократической точки зрения, политика же Питта и особенно поведение Ливерпуля находят самое определенное порицание.