Михаил Сперанский. Его жизнь и общественная деятельность. С. Н. Южаков

на. – Намерения Александра. – Неофициальный комитет. – Задачи нового правительства. – Роль Сперанского. – Происхождение и рождение. – Родители и родные. – Детство и воспитание. – Владимирская семинария. – Александро-Невская главная семинария (духовная академия). – Профессорство и литературные опыты. – Секретарство у Куракина. – Воцарение Павла и служба при генерал-прокурорах. – Служебные успехи. – Личная жизнь и характеристика

      “В прошлое воскресенье я обедал у Сперанского, – отмечает Пушкин в своем дневнике (2 апреля 1834 года). – Я говорил ему о прекрасном начале царствования Александра: Вы и Аракчеев стоите в дверях противоположных этого царствования, как гении зла и блага”. Так характеризует нам поэт значение своего знаменитого современника. “Гений блага” в начале царствования Александра I, начале, столь богатом благими начинаниями, – этим очень много сказано, и художественная образность этой метафоры только ярче, рельефнее выступает от сопоставления с “гением зла”, стоящим у противоположных дверей того же правления. А что такое было начало царствования нового императора Александра I и как оно понималось и принималось современниками, об этом единогласно свидетельствуют все источники и все исследования.

      Весть о вступлении императора Александра на престол “была в целом государстве, – по словам Карамзина, вестью искупления; в домах, на улицах люди плакали, обнимали друг друга, как в день Светлого Воскресенья”. “В России Император Новый!” – восклицал тот же Карамзин в стихах, написанных по этому случаю:

      Так милое весны явленье

      С собой приносит нам забвенье

      Всех мрачных ужасов зимы:

      Сердца с природой расцветают

      И плод во цвете предвкушают.

      Весна у нас, с Тобою мы.

      Это упоминание о “мрачных ужасах зимы”, которые должны быть забыты с воцарением Александра, еще недвусмысленнее находим у Державина в оде на это воцарение:

      Умолк рев Норда сиповатый,

      Закрылся грозный, страшный взгляд, —

      и поэтому-то “на лицах россов радость блещет”.

      “Серьезное, конечно, соединялось с мелочным и пошлым”, – замечает об этом времени А. Н. Пыпин. “В первые моменты царствования, – рассказывает Саблуков, – общество предалось необузданной ребяческой радости. Как только узнали о смерти Павла, тотчас исчезли косички и букли, явилась строго прежде запрещенная прическа a la Titus, круглые шляпы и сапоги с отворотами; дамы оделись в новые костюмы, на улицах понеслись экипажи с запрещенною и еще не дозволенною вновь упряжью”. По другим рассказам, “Зубов, вскоре после катастрофы, устроил для своих сотоварищей оргию, на которой явился во фраке и жилете и метал банк, что строго было запрещено при Павле, – как будто весь переворот нужен был только для возвращения той нравственной разнузданности, к которой высшее барство привыкло при Екатерине”. Но, конечно, не все были только Зубовы, и та сословная оппозиция императору Павлу, которая сложилась к концу его правления, заключала в себе и Зубовых и Паниных. Последний – граф Никита Петрович, племянник известного Н. И. Панина, имел широкие преобразовательные планы. Но от этой оппозиции “желавшие только перемены государя, – замечает Фонвизин, – были награждены; искавшие прочного устройства отдалены навек”. Оппозиция (или часть ее) имела задачею “прочное устройство”. Александр не одобрил на этот раз ее стремлений, но не потому, чтобы в то время не разделял их. В минуту его воцарения это была общая ходячая мысль, которою увлекались даже консерваторы, вскоре с ужасом отшатнувшиеся от первых шагов ее осуществления.

      Державин в упомянутой уже оде на воцарение Александра восклицает:

      Народны вздохи, слезны токи,

      Молитвы огорченных душ,

      Как пар возносятся высокий

      И зарождают гром средь туч:

      Он вертится, падет внезапно

      На горды зданиев главы.

      Внемлите правде сей стократно,

      О власти сильные, и вы!

      Внемлите и теснить блюдитесь

      Вам данный управлять народ.

      Карамзин не менее, если не более, консерватор, чем Державин, выражается еще определеннее:

      Короны блеском ослепленный,

      Другой в подвластных зрит рабов;

      Но Ты, душою просвещенный,

      Не терпишь стука их оков.

      Тебе одна любовь прелестна;

      Но можно ли рабу любить?

      Ему ли благодарным быть?

      Любовь со страхом не совместна:

      Душа свободная одна

      Для чувств ее сотворена.

      Сколь необузданность ужасна,

      Столь ты, свобода, нам мила

      И с пользою царей согласна,

      Ты вечно славой их была.

      Свобода там, где есть уставы,

      Где