Не забудь сказать спасибо. Лоскутная проза и не только. Марина Бородицкая

      бороды

      и капитанские трубки,

      разные степени

      личной свободы,

      сложные браки,

      простые разводы.

      Мы ещё помним,

      как воздух был ясен

      и автостоп

      в основном безопасен:

      на премиальные,

      на шальные

      в Таллин мотались

      на выходные.

      Лето пропели,

       зиму проспали —

      мы не успели,

      но не пропали.

      Меж кирпичами

      известью ляжем.

      Может быть, всё же

      что-нибудь скажем.

      Пушкинская, 17

      Мой дом на Пушкинской сломали,

      Пустырь забором обнесли,

      В пятиугольной нашей зале

      Звезду небесную зажгли.

      Вдохну вечерний воздух влажный,

      Приму столичный, праздный вид,

      А в горле ком – пятиэтажный,

      Оштукатуренный, стоит.

      Пушкинская, 17

      Чувство избранности знакомо мне с детства. С ноябрьских и майских праздников, когда на время демонстраций и парадов перекрывались милицией все проходные дворы и переулки между Пушкинской и улицей Горького. И только нас, обитателей Бахру-шинки, всюду пускали беспрепятственно: по паспортам. Почтовый адрес наш был – Пушкинская, 17, а по прописке – Горького, 12. Это считалось одно и то же, я так и не разобралась почему. Теперь, во взрослой жизни, я в подобных случаях говорю: “Так исторически сложилось”, а тогда – принимала как аксиому. Хотя улица Горького и наша Пушкинская, они же Тверская и Большая Дмитровка, как раз и были теми параллельными прямыми, которые никогда… ну разве что в Москве.

      – Будьте любезны, нам нужно пройти, мы здесь живём, – вежливо, но твёрдо говорит милиционеру папа и протягивает поверх голов свой паспорт – чёрную коленкоровую книжечку, раскрытую на нужной странице. Милиционер вглядывается в волшебный штемпель прописки и белой перчаткой берёт под козырёк. Чувство избранности захлёстывает меня с головой. Под ногами, щекоча подошвы, мелко сотрясается от бронетехники мостовая.

      Демонстранты размахивают всякой всячиной. Лучше всех видно – бронзовому Пушкину.

      – Пушкин, Пушкин, возьми на ручки…

      Папа и музыка

      Про меня говорят: “Папина дочка, одно лицо!” И лет до шести мой главный человек – папа. Кто-то из гостей задаёт однажды идиотский вопрос: “А кого ты больше любишь, папу или маму?” Ответ сохранился в семейных анналах: “Я люблю маму, когда папы нет дома”. В тех же анналах осталась ещё одна моя знаменательная глупость: сводили в театр на “Сказку о царе Салтане”, спросили, понравилось ли, и я сказала: “Понравилось, но музыка слишком громкая, не даёт расслышать слова”.

      Мама, кстати, не обижается, я же её тоже люблю очень сильно, а потом буду любить ещё сильнее, и она это, наверное, знает. Но пока что я папина дочка, и когда его нету дома, я тоскую.

      Зато когда папа приходит с репетиции и до концерта ещё полно времени, он ложится на диван, а я усаживаюсь к нему на живот. Коленки он ставит торчком, и я опираюсь на них спиной, а папа таким нарочно-вкрадчивым голосом тянет: “Облока-а-чивайся, не бо-ойся…” – и вдруг коварно выпрямляет ноги, и я с визгом валюсь назад. Мы с папой обожаем эту глупую игру. Мы вообще любим дурачиться, например, мотать головами влево-вправо, задевая друг дружку носами, и кричать при этом “Бам-балеба́м!”.

      А ещё папа знает песню про меня, и он мне её поёт:

      Я встретил девушку —

      Полумесяцем бровь,

      На щёчке родинка,

      А в глазах любовь…

      Конечно, про меня: и брови, и родинка, все доказательства налицо!

      А иногда он поёт коротенькую грустную песенку, в ней всего-то четыре строчки:

      По солнышку, по солнышку

      Дорожкой луговой

      Я йду по мягкой травушке

      Весеннею порой.

      Фа-ми-до – нижнее ля… (ну да, в интернете ноты немножко другие, и есть ещё куплет, но я пишу, как запомнилось). Что в ней грустного? Наоборот, казалось бы, смешное словечко “йду”. Но песня как-то связана с папиной мамой, бабушкой Соней, которая умерла в войну – скорее всего, от диабета, – и я её никогда не видела, знаю от папы только одну её присказку: “Боже-боже, пошли мне сапо́жи на мои больные но́жи”.

      И есть у нас ещё такой любимый фокус: песни на счёт. Раз – “Расцветали яблони и груши…”, два – “Два друга служили в нашем полку…”, три – “Три танкиста, три весёлых друга” и самая интересная, жаль, что папа знает только начало: “Четыре капуцина однажды вышли в сад, в саду растут маслины и зреет виноград…” Всего четыре песенки, а “Пять ребят о любви поют” тогда ещё не написали.

      У