Ведун. Надежда Тэффи

/title>

      Как удивительно ярки воспоминания детства!

      Сколько потом в зрелом возрасте случается видеть и прекрасного, и значительного, и многое только скользнет по душе и умрет. И память не схватит и не задержит.

      Но иногда какая-нибудь сущая ерунда, посетившая ранние дни вашей жизни, останется в вашей памяти до самой смерти.

      Вот, например, живет во мне воспоминание о том, как кучер Славицкий ел редьку. Помню так ясно, художественно точно, и ничто в жизни этого воспоминания не убило и даже не сгладило.

      Помню жаркий летний день. Чудесно пахнет горячей соломой и березовой корой. Мы с сестрой играем около черного крыльца под навесом для дров.

      Игра занятная: крутить каблуком ямку в земле, чтобы вышла совсем круглая. Для мягкости можно в ямку поплевать.

      Работаем оживленно, приговариваем:

      – Вот я-то умею, а ты-то не умеешь!

      – Нет, это я умею, а ты не умеешь!

      Ничто так быстро не движет делом, как благородное соревнование. Наши ноги до колен вымазаны грязью, чулки разорваны, у сестры отлетел каблучок.

      И вдруг выбегает из дому мамина горничная. Бежит, гремит крахмальными юбками.

      – Даша, куда? Даша, куда?

      – К кучеру. Мамаша запрягать приказали.

      Мы с сестрой живо, не сговариваясь, схватились за руки и побежали за ней.

      Кучер жил в избе около конюшни. К конюшне нам подходить запрещалось. Раз поймали нас, как мы стояли на пороге и благоговейно смотрели на длинные лошадиные зады, разделенные хвостами, похожими на распущенные девичьи косы.

      – Лошади лягнуть могут.

      – Мы же далеко стояли, им не достать! – пищали мы. На это брат-кадет сказал дельно:

      – Лошадь, когда лягает, ногу вытягивает на четырнадцать аршин.

      Словом, к конюшне доступ был закрыт.

      Даша вбежала в избу. Мы остановились на пороге и смотрели.