Ватага. Император: Император. Освободитель. Сюзерен. Мятеж. Александр Прозоров

дый Семен Игнатьевич, поправив синий, доброго фряжского сукна кафтан, под которым угадывалась кольчуга, обернулся с усмешкою:

      – Ну, чё выдумал, Афанасий! Откель здесь, под Юрьевом, соболь-то? Поди, чудь местная да орденские немцы давно всех соболей повыбили. Куница то, не соболь!

      – Да как же куница, Семен Игнатьич! – упрямо набычился Афанасий. – Что я, соболя от куницы не отличу?

      Сказав так, парень, пряча обиду, отвернулся, посмотрел на прочих обозников – все мужиков опытных, справных… впрочем, были и молодые ребята, человек пять.

      – Эй, вы-то что скажете, отроцы? Соболь?

      – Да и не приметили как-то, – подъехав, ухмыльнулся в седле юноша в коротком татарском язяме до колен. – Но соболь тут давненько не водится – Семен Игнатьевич прав. Иначе что бы мы немчуре продавали? Смекай, Афанасий!

      Молодой человек постучал себя пальцем по виску и засмеялся. Смех его поддержали в обозе все, даже те, что у самых дальних телег ошивались – эти-то, спрашивается, что и видели?

      – Вот ржут, лошади! – обиженно сплюнув, Афанасий нахохлился, словно воробей у весенней лужи.

      И в самом деле, сей обидчивый молодой человек сильно походил на воробышка – худой, сутулый, с вечно растрепанной копною густо-соломенных волос и порывистыми движениями подростка, Афанасий был нынче в обозе самым юным – парню не исполнилось еще и семнадцати.

      А уже не кто-нибудь – а молодший приказчик! Ну, то, конечно, дядюшки двоюродного заслуга – славного новгородского купца, «заморского гостя» Семена Игнатьевича Игнатова: пригрел сироту, не обидел – все же родная кровинушка.

      – Ладно, ладно, – посмеялся в усы купец. – Едем. Инда некоторым тут все еще соболя чудятся. Эй, Кольша, – чего застыл?

      Кольша – тот самый насмешливый парень в язяме – дернул поводья коня, догнал переднюю телегу:

      – Ай, Афанасий, и где же тут твой соболь?

      – Да там он, там – вона, в кусточках таится, ждет, когда проедем… видать, нора у него там где-то поблизости.

      – Нора, – презрительно скривился Кольша. – Вечно тебе, паря, все чудится – то соболь, то людишки лихие.

      – Да не чудится! – взорвавшись, Афанасий соскочил с телеги и, догнав купца, швырнул шапку оземь. – Семен Игнатьич! Дозволь быстренько глянуть! Ну, соболь то был… И вчера кто-то за нами шел, таился – я же чувствую, я же охотник. Да у нас, в Обонежье…

      – У них в Обонежье и соболей-то никто не видал, охотнички те еще! И-и-и, Афоня!

      Позади снова грянул хохот – понятно, поддерживали все насмешника Кольшу, а тот и рад – сам-то коренной, новгородский, семейка его всю жизнь на Плотницком конце проживала, и все остальные обозники: кто с Плотницкого, а кто со Славны – Торговая сторона, друга за дружку горой, вечно с софийскими робятами по праздникам на мостах дрались. А Афанасий им кто? Да никто. И что с того, что Семену Игнатьевичу двоюродный племяш? С Обонежья Нагорного до Новгорода-то – у-у-у… Неделю на лодке плыть, да на коне скакать… инда еще и не во всякую пору проедешь с погоста-то Пашозерского. Чужак, чужак Афанасий – деревенщина, что с таким и говорить-то? Одеться как следует и то не умеет, все в онучах ходил, в лапотках да в кожаных плетеных поршнях, это сейчас малость пообтесался, сапоги себе справил, да в Юрьеве-Дерпте сторговал за полста кельнских грошей кафтан. С чужого плеча – сразу видно, что и говорить – деревня! Привык там у себя, в Обонежье, с весянами якшаться, а весяне те, многие говорят – язычники!

      – У них там, в лесищах, пнищам трухлявым молятся, да знать ничего не знают. Какой там соболь? Белка – и та за счастье! Ох-хотник, ха!

      – Дядюшка, Семен Игнатьевич! – от обиды Афоня чуть на колени не пал – хотел ведь, да постеснялся: засмеют, скажут опять – деревенщина неотесанная!

      А он, Афоня-то, между прочим, и немецкий уже почти выучил, и латынь немного, и даже свейский… так, чуть-чуть, так ведь тот же Кольша и немецкую-то речь – через пень-колоду, а уж о свейской – и знать не знал. А туда же – насмехается!

      – Дозволь, дядюшка, соболя поискать, запромыслить, все равно же – сам сказал – сейчас на привал.

      И столько мольбы было в светлых глазах нескладного и угловатого паренька, столько незаслуженной обиды, что…

      А позади-то – снова хохот:

      – Афонька-то там посейчас расплачется, ровно дите малое. А говорит – шестнадцать уже!

      – Да врет он все! Кольша, слышь, у них, в Обонежье, и годов-то считать не умеют… а токмо соболей!

      – В Обонежье-то – и крашеная собака – соболь!

      – А рукавицы они, знаете как, называют? Дянки!

      – А когда хорошо, говорят – дивья!

      – От деревенщины лыковые!

      Тут и гость торговый не выдержал, обернулся, брови сурово сдвинув, погрозил кулаком:

      – А ну, цыть! Ишь, рассупонились. Место лучше для дневки приглядывайте.

      Оно, конечно, неплохо, когда есть в обозе такой человек, как Афоня, парень незлобивый, скромный, над которым и посмеяться можно без всяких обид, пошутить шуточки… как вон вчера, привязали