Журнал «Юность» №01/2023. Литературно-художественный журнал

России, который вот уже двадцать два года проводит Фонд Сергея Александровича Филатова, мы с Иваном Шипниговым вели семинар журнала «Юность». Семинар был совмещенным: прозаики, поэты и даже один литературный критик. Всего двенадцать человек.

      Из поэтов на страницах журнала вы прочтете двоих – Майку Лунёвскую и Ольгу Надточий. Это поэты одного поколения, даже одного года, но такой разной судьбы – и жизненной, и творческой.

      Надточий – в Петербурге. Лунёвская – в селе Березовка 1-я Тамбовской области, недалеко от знаменитого (благодаря Пастернаку) Мучкапа.

      Помните?

      Увижу нынче ли опять ее?

      До поезда ведь час. Конечно!

      Но этот час объят апатией

      Морской, предгромовой, кромешной.

      На первый взгляд, с Петербургом поэту справиться куда труднее, чем с Мучкапом. Здесь – Пастернак, а там – одна из самых существенных частей российской культуры. Преодолеть поэтическую инерцию, вписаться в исторический контекст – все это очень значительные для поэта задачи, которые в Петербурге кажутся сложнее, чем в провинции.

      Впрочем, Майке Лунёвской ничуть не легче. Ей, помимо прочего, нужно справляться с главным: выражать самое земли. Дать слово оврагам и балкам, деревням и лесам, народу (простите за это слово) и его истории, воде и небу. Все это болит и требует осмысления.

      Это противоречие «город – деревня», конечно, условно, но сам лирический герой Надточий находится вне ландшафта. Он все-таки больше горожанин, сторонний наблюдатель, что нисколько не умаляет его значение и необходимость. Наоборот, это наш современник, вот он, один из нас.

      На речке царство снежной королевы,

      Заснеженное скопище зеркал.

      Безмолвствует река, пойдешь налево.

      Направо повернешь, молчит река.

      Мою Каменную Степь нельзя назвать деревней. Это крупный научный центр, в советское время – один из важнейших по селекции зерновых в Союзе. Но что такое островок в две с половиной тысячи человек среди степных деревень и маленьких железнодорожных станций? Все одно – провинция. Так вот, мы в детстве легко отличали приезжих: они о двух наших водохранилищах, которое мы называем «морями», старым и новым, говорили «речка».

      Для Лунёвской этот вопрос тоже один из ключевых: «Но без воды это ведь все равно // речка, река, как же еще назвать?»

      Я прихожу к Ольшанке, сажусь на дно,

      воды с него не набрать.

      Но без воды, это ведь все равно

      речка, река, как же еще назвать?

      Так я сижу и жду, что волна пойдет,

      вместо нее растет широко полынь.

      А река ничего не ждет,

      ее берега полны.

      Река Ольшанка – всего 14 километров. И все-таки «ее берега полны. // Не течением, а травой, не рыбой, а муравьями…» На самом деле – памятью. Человеческой. Природной. Дать ей слово – что может быть для поэта важнее?

      Противоречие «человек – природа» в этом смысле выглядело бы естественнее, чем «город – деревня». Но и оно вполне условно.

      Надточий:

      Не люди, нет, но отзвуки людей

      Волнуют разыгравшуюся память.

      Шаги и голоса, прикосновения,

      И шорохи, и скрипы половиц,

      И даже скрежет спящего – волнуют —

      И приближение автомобиля,

      И этот лай, направленный во тьму, —

      питают память, и она растет.

      Лунёвская:

      когда придет осенняя вода

      готовь посуду

      вот ласточки сидят на проводах

      печаль повсюду

      …

      садовый труд как сумма груш и грыж

      и труд бумажный

      а то что ты со мной не говоришь

      уже не важно

      Важно направление взгляда, как сказал бы другой замечательный поэт, Аман Рахметов. И тут, и там – о человеке, через человека и для него. Если Майка говорит «переизбыток леса», уже через строку спрашивает сама себя: «Дальше-то что? Дальше опять Россия…»

      Давно стало общим местом утверждение, что стихи сейчас почти не читают. Все привыкли к тому, что поэтические книги выходят крохотными тиражами, а вечера собирают от силы десятка три-четыре слушателей. Сегодняшние успехи некоторых литераторов, работающих по заказу (не социальному, а государственному), нисколько не опровергают этого.

      Я думаю, что поэзия возвращается к самой себе, снова становясь уделом избранных.

      Напомню: «Камень» Мандельштама вышел в 1913 году тиражом триста экземпляров. На средства автора! Такой же тираж был и у «Вечера» Ахматовой. Пастернаковский «Близнец в тучах» – и вовсе двести. Да что там говорить: прижизненные тиражи Пушкина не превышали