Игрушки. Дмитрий Дейч

asis>– Вот, – сказала она, – подарить кому-нибудь. Или выбросить.

      Я открыл коробку, и обмер.

      – Можно, я возьму это?

      – Зачем? – удивилась мама. – Что ты будешь с этим делать?

      Я ещё не знал что буду с этим делать, было ясно, что игрушки мне нужны позарез. МОИ игрушки.

      – Они были ТВОИМИ сорок лет назад, – засмеялась мама.

      А ведь ты никогда не говорила, что привезла их сюда.

      Ты не спрашивал. Если бы тебя интересовали такие вещи, ты бы знал, что однажды я просто свалила всё, что у нас было, на дно огромного фанерного ящика, и отправила морем – в Хайфу.

      Тряпки. Полотенца.

      Письма.

      Занавески.

      Школьные тетрадки. Учебники для третьего класса.

      Подвенечное платье.

      Ёлочные звёзды и серпантин.

      Твои игрушки.

      Индейцы и ковбойцы

      – Ковбои, – поправлял меня дедушка.

      – Ковбои, – послушно повторял я, но как только дверь в детскую закрывалась, всё возвращалось на круги своя: дедушка не смыслил в ковбойцах ни бельмеса, даром, что был Полковником и Героем в отставке.

      Индейцев купил дядя Витя – чтобы произвести впечатление на маму (мама осталась холодна, но я был сражен наповал), а ковбойцы в канун Нового года сами нашлись под ёлкой. К тому времени разборки на Диком Западе сошли на нет, и я принял подарок равнодушно, хотя год или два назад был готов отдать за ковбойцев всё: даже пиратов или викингов, даже любимую пластмассовую клюшку с тяжёлой пластмассовой шайбой впридачу. А всё потому, что у Кирилла были ковбойцы, а у меня не было.

      Он приходил воевать почти каждый день, но прежде чем сойтись врукопашную, мы садились друг напротив друга и хвастали. Иногда до схватки дело не доходило: одного за другим мы выводили бойцов вперёд и спорили кто кого сборет.

      Первым я выставлял Шамана: его было не жалко – ни ножа, ни винтовки, ни лука у него не было, а были какие-то дурацкие маракасы и головной убор из перьев. Он был ни на что не годен. Так я думал, пока дедушка не пояснил, что Шаман – самый главный. Он потому не нуждается в оружии, что сам управляет событиями. Поёт и пляшет, пока все остальные сражаются. Но как только Шаман перестанет плясать, дух Маниту оставит воинов, и они упадут замертво.

      Конечно, дедушка не смыслил во всём этом ни бельмеса, и я не был обязан к нему прислушиваться, но однажды, простудившись, я довольно долго думал об этом, лёжа в постели с температурой, и понял, что он прав.

      С тех пор тактика изменилась.

      Теперь драку затевал Том – главный по томагавкам. Правой рукой Том поднимал топорик над головой, а левой – делал приглашающий жест: иди, мол, сюда. Однажды я видел как дрались двое пьяных, это было страшно, но страшнее всего было то, что один то и дело кричал «иди, я тебе люлей навешаю», а второй послушно шёл на зов, принимал пинки и удары, падал, потом вставал, снова шёл, и так было пока дядя Коля не вызвал милицию и скорую.

      Дядя Коля был осторожным человеком, ему никогда не пришло бы в голову разнять пьяных самому. Зато дедушка мой то и дело «попадал в историю»: ему ничего не стоило урезонить хулиганов, поспорить с управдомом или послать милиционера при исполнении служебных обязанностей куда Макар телят не гонял.

      Всякий раз по окончанию очередной «истории» дядя Коля пенял ему:

      – Что же вы, Григорий Исаич, себя не бережёте? Война давно кончилась, а вы всё геройствуете. Как маленький, честное слово…

      Дедушка согласно кивал, позыркивая на дядю Колю снизу вверх (дядя Коля был высоким), и в тон собеседнику отвечал:

      – Вы абсолютно правы, Николай Степанович. Нужно быть трусливым и сговорчивым, тогда, глядишь, коммунизм сам и построится…

      Не то, чтобы дедушка верил в наступление коммунизма, но в качестве генерального довода коммунизм, конечно, побивал прочие доводы. На дядю Колю эти слова действовали магически: он шёл на попятный, извинялся и звал дедушку (а заодно и всех, бывших при этом) угоститься армянским марочным коньяком.

      От коньяка дедушка не отказывался никогда.

      Угостившись, он приходил в детскую и наблюдал за развитием событий – сидя в кресле у окна, не вмешиваясь, не произнося ни слова, будто происходившее за окном интересовало его куда больше, чем сражение, которое разворачивалось под ногами – на трофейном клетчатом ковре, таком большом, что его приходилось загибать у стенки – иначе он не помещался на полу.

      Дом строили в конце сороковых пленные немцы, среди которых, возможно, были и те, чья мебель, ковры и картины стояли, висели и лежали в его комнатах. Я вырос в этом доме, искренне полагая, что фамилия «Дейч» имеет прямое отношение к вещам,