Новая семейная хроника. Андрей Драгунов

ection>

      НОВАЯ СЕМЕЙНАЯ ХРОНИКА

      избранные стихотворения

      «Мы пили чай из бледно-синих чашек…»

      Мы пили чай из бледно-синих чашек

      и как-то нехотя смотрели мы на сад,

      что крепко спал в ногах у старой башни.

      И выспавшись после гостей вчерашних,

      мы пили чай, смотря на старый сад.

1989

      «Осьминог, опускаясь на дно морское…»

      Осьминог, опускаясь на дно морское,

      средь коралловых зарослей ищет покоя.

      И найдя, зарывается в теплую тину

      и вспоминает женщину, что звали Ниной.

      Нина – владелица прибрежного кафе.

      Здесь по утрам встречают постояльцев,

      здесь с иностранцем объясняются на пальцах

      и здесь седой полковник в галифе —

      с утра…

      Море, как всегда безмятежно штормит.

      Восемь с четвертью балов. Над ухом шумит:

      толи шелест волны о прибрежный песок,

      толи дула железо о вспотевший висок…

      А может это просто упавший птенец

      серой чайки

      кричит под ногами прохожих.

      Может быть…

      – Вы с ним чем-то очень похожи,

      Нина.

      А может – это просто конец.

      «И пора под венец,

      да не пустит отец…», —

      размышлял осьминог

      зарываясь в песок.

1989

      Энтомология

      Яркое созвездие знакомых —

      по учебнику еще, еще из детства.

      Длинное гуденье насекомых

      вечером под фонарем. Одеться

      не мешало бы – в прохладный вечер мая

      ветер еще холоден и резок.

      Воробьев растрепанная стая

      бьется в купол фонаря. Отрезок

      времени с подлета до съеденья,

      что падение звезды с небес на землю.

      Майский жук за радостное пенье

      захлебнулся кровью. Кровь на землю

      пролилась и растворилась в пыли.

      Шум умолк под фонарем и крылья

      разметались в небе. Жили – были…

1991

      Натюрморт

      1

      Стоваттная свеча под потолком

      сжигает тонкий ситец абажура

      и стены комнаты вбирают хмуро

      свет в воздухе разлитый молоком.

      Разбрызганный по стульям и цветам

      в горшках на подоконнике горбатом

      на швабру переходит, что солдатом

      стоит в углу, на первобытный хлам

      по комнате разбросанный то там,

      то тут, на сломанный светильник,

      висящий над кроватью, на будильник,

      стоящий рядом. Снова по цветам.

      По тонкому сплетенью их стеблей,

      переходя от пестика к тычинке.

      По выцветшей давно уже картинке,

      по девочке смеющейся на ней.

      По выпитым когда-то на троих

      бутылкам под газетой, по пластинкам,

      по одиноко брошенным ботинкам —

      давно уже не надевают их.

      2

      Сломавшийся когда-то патефон,

      пустой аквариум, разбитая посуда,

      газет истлевших собранная груда,

      давно не говоривший телефон,

      залитый чаем стол, раздавленная муха,

      на два разломленная корочка батона,

      три лепестка упавшие с бутона…

      И звук не различаемый для слуха —

      с той стороны оконного стекла.

      А с этой стороны все как всегда:

      разбитая посуда, пустой аквариум,

      газет истлевших груда,

      сломавшийся когда-то патефон,

      залитый чаем стол, раздавленная муха,

      давно не говоривший телефон,

      и звук не различаемый для слуха…

      Немой будильник, сломанный светильник,

      горбатый подоконник, швабра, пол,

      стол, стулья, девочка, распитые бутылки,

      окно, кровать, стена, опять окно

      и лампочка под потолком, и тонкий ситец абажура

      мотыльком

      прильнул к стеклу —

      все тянется к теплу…

      Все, как всегда:

      разбитая посуда…

      И голоса, что могут без труда

      сказать: