Журнал «Юность» №09/2021. Группа авторов

роцесс нашего длительного диалога он обозвал «делом весьма интересным впервые в жисти».

      Каждодневная, а иногда ежечасная переписка только ради этой беседы продолжалась больше месяца и состояла из десятков писем. Ответив, он затем снова и снова менял ответы.

      Вовсе не шлифуя уже написанное и не замечая торчащей опечатки или небрежных падежей, иногда что-нибудь отрубая, но больше дополняя. У него все время возникало желание словесных ответвлений. Или этого требовал сам язык. В случае Алешковского язык – царь и бог, которому служат и острый интеллект, и страстная душа…

      Получилась поздняя проза. Особенно при ответе на вопрос «О чем вы размышляете?».

      Впрочем, и по поводу ранней его прозы Битов замечал, что она писалась «скорее как письмо».

      Алешковский пишет точно бы во хмелю. Бурный поток, в котором перемешаны речи персонажа и автора. Монологи (и прозаические, и песенные) ведутся от чужого имени, из чужой роли и доли. Мания и магия – сатирично, но и с горечью последней прямоты перевоплощаться в других. Через язык. Не просто артистизм, а какая-то веселая и отчаянная самоотдача без остатка.

      Потому и нельзя в полной мере определить: высмеивает ли он другого, под него стилизуясь, или, даже когда пишет от чьего-то будто бы совсем отвратного лица, все равно говорит о себе, себя смиряя жгучей исповедальной самоиронией?

      О чем бы я ни общался с ним помимо этой беседы, пускай о бытовых пустяках, мне становилось все яснее: он так упоенно заигрался с языком, что уже оброс кожей своего обобщенного героя.

      Но кто поручится, что и в этом интервью мне отвечал не очередной его персонаж?..

      Когда-то Бахтина умилил его стишок, который вспомнил в интервью и сам автор:

      А низ материально телесный

      у ней был ужасно прелестный.

      Но ведь «у ней» – это и «низы» страны…

      Метафизика карнавала, когда по-бахтински и по-алешковски низ телесный и низ социальный взмывают, эрегированные внезапным поворотом.

      А еще приходят на ум Рабле, Галич, Бабель (именно в такой последовательности).

      Может быть, ему просто тесно внутри канона. Может быть, все видится через опыт неволи? Поэтому и язык беспокойный и буйный – то изощренно приблатненный, то экспрессивно новаторский – и так бешено высока доза фантасмагории. Мечта, тоска, безумие того, кто трясет решетку реализма и бьется о жанровые стены. Этот герой-рассказчик, как определил Бродский, «всегда бывшая или потенциальная жертва уголовного кодекса», тот, кто «тискает роман».

      Что, между прочим, относится и к авантюрным мальчишкам первых книг Алешковского для детей.

      Его суждения обо всем на свете размашисты и пылки, конечно же, подгоняемые языком.

      Алешковский неистово клянет советское, особенно Сталина, при котором сидел, однако язык его произрастает из той эпохи, из гущи советской жизни. И герои его – оттуда. Повествуя о них пародийно и подлинно, в том числе обращаясь к собственной «трудной судьбе», он словно бы в новых вариациях продолжает строку известной песни: «Кто был ничем…» Он до сих пор переживает по поводу вывихов и уродств исчезнувшего строя, как давно выросший ребенок, который никак не может примириться с родителями. Впрочем, и обличительная категоричность, пожалуй, берется из того же духа эпохи. Недаром он, не щадя себя, признался мне, что от его круто антисоветского романа «Карусель» «попахивает кирзовым соцреализмом». Даже в будто бы обидном прозвище Союза – Мурлындия слышится какая-то семейная нежность. Занятно, что, покинув страну, английский он толком не освоил, как объясняет, чтобы не изменять русскому.

      А вообще язык его – свой и больше ничей, свободный и строптивый, независимое государство.

      Юз Алешковский силен тем, что я бы назвал – невроз независимости.

      Его литература по-прежнему способна шокировать ударным аморализмом и щедрыми матюгами, но одновременно наперекор среде и моде он стал чадом Православной церкви, не принял 90-е с их криминальностью, обругал «Пусси Райот», а из Коннектикута жадно стремится в Крым…

      Ярче всего этот благословенный невроз явлен через язык.

      Шаманский, страдальческий, праздничный, уносящий в вихревое кружение мысли и чувства.

      Юзык.

      – Иосиф Ефимович…

      – Зовите меня просто Юз.

      – Как самочувствие, Юз? Как себячите (ваш неологизм) в девяносто один год?

      – Да так, внешне молодцевато, но старость, конечно, не радость в моем 92-м, особенно когда башка пуста, душа весела, а телеса – то ли в грустной печали, то ли в печальной грусти.

      Великий Оскар Уайльд полагал, что трагедь у нас, двуногих, в том, что временное (надеюсь, очередное) тело ветшает, а душа остается вечно молодой, уверен – бессмертной.

      – Выпиваете иногда? Видел тут ваше бодрейшее фото с вискарем на день рождения…

      – Алкашовским я не стал – спас мой ангел, но с юности очень даже любил принять на грудь чего-нибудь,