Я просто Пушкин. Аркадий Застырец

asis>Мефистофель

      Белеет парус одинокий…

(Сцена из «Фауста»)

      © Аркадий Застырец, 2015

      Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

      Во глубину сибирских руд

      Осенью 1826 года, необыкновенно слякотной и дымной даже для Санкт-Петербурга, Пушкин вступил в свою, напротив, восхитительно светлую и свежую пору. Только что, пробдев полночи, сочинил он одну из, по собственному убеждению, лучших своих стихотворных эпистол и вот мчался теперь по Невскому в Зимний, чтобы показать царю. И это кроме того, что был он теперь без памяти влюблен в старшую дочку известного всей столице своими небезопасными причудами васильеостровского почтмейстера Гончарова – Натали. Она была charmante terrible, а Пушкину и вовсе казалась неземной красоты девицею, сулившей ему в грядущем порочные пучины на законном основании взамен опостылевших холостяцких ночей.

      Государь тоже был хорош: после долгих лет упорного воздержания от милостей по отношению к юному стихотворцу, намедни впал в нескончаемые щедроты, не только заметив, но и буквально обоготворив Пушкина с подачи добрейшего Василия Андреевича. Целыми днями, согласно гулявшим по Питеру слухам, носился по дворцовым и прочим своим покоям и громогласно восторгался то той, то иной пушкинской строчкой, употребляя разнообразные лестные титулы, а третьего дня, уж не по слухам, а запросто в глаза ляпнул Пушкину: «Ты, Сашка, не достоин сам себя! Светишь куда попало… Просто солнце русской поэзии какое-то!»

      Пушкин и теперь, подбегая к кондитерской Розенбаума, не утерпел – зарделся, вспомнив государевы слова… И не сразу приметил Жуковского, отчаянно колотившего шляпой по стеклу изнутри кондитерской. Широко улыбаясь белоснежными зубами, он и его поманил внутрь, указывая перстами другой руки на блюдо с эклерами и чашку горячего шеколаду.

      – Угощаешь, Василий Андреевич? – недоверчиво воскликнул Пушкин, нависнув над порогом.

      – Угощаю, брат, коли есть у тебя что-нибудь новенькое.

      – Еще бы нет! – Обрадовался Пушкин и, скинув боливар с крылаткой, верный своей постоянной привычке, взгромоздился на стул. Но замешкался там, добывая в кармане панталон помятый листок с эпистолой.

      – Читай же, пока шеколад не остыл! – Подбодрил его лукавый Василий Андреич. И тут же ему вдруг вспомнилось, как на прошлое Рождество подарил он Пушкину свой портрет по случаю проигранной партии в покер. Сам же на свою голову обучил он его этой новомодной картежной забаве, на что и намекнул, подписав портрет: «Победителю-ученику от побежденного учителя», а вслух добавил:

      – Это тебе, Саша, наместо денег – в затруднении я теперь.

      Сверкнув на портрет горячими арапскими глазами, Пушкин плюнул в сердцах, однако, вчитавшись в подпись, прибрал портретец за пазуху и простодыро ухмыльнулся: пригодится, мол!

      – «Во глубину сибирских руд», – разнеслось меж тем по кондитерской со стула. – Назидательное послание моему тезке графу Одоевскому под Иркутск и всем, иже с ним.

      И полились бессмертные строки…

      – Во глубину сибирских руд

      Гоните лености истому

      И помните, что честный труд

      И есть для вас дорога к дому.

      Махайте спорою киркой,

      Покорную сгибая спину —

      И будут мир вам и покой,

      Коль соблюдете дисциплину.

      Пушкин читал, изрядно возбуждаясь, рука его взвилась над правым ухом, глаза слегка закатились, и на обрамленном кудрявой порослью лице зазолотились капельки праведного пота.

      – Без рассуждений о правах

      Отчизне пользу приносите —

      Ведь спазмы юношеской прыти

      Комичны в ваших-то летах.

      Марата ль лавры, Робеспьера

      Перед зерцалом примерять —

      Дурная, в сущности, манера.

      Россия – мать вам иль не мать?

      Не вняв ни ярости, ни спеси,

      Простил вас добрый государь —

      Лишь пятерых из вас повесил,

      А мог четвертовать, как встарь.

      Акститесь, бунтари гневливы!

      Примите смирно цепь и плеть.

      Вы царской милостию живы, —

      Так не дерзите власти впредь!

      Дурным страстям не потакайте

      И не решайте за народ:

      Он вашей дани не возьмет,

      Хоть целый мир ему отдайте.

      Смиритесь! Годы пробегут,

      Весна настанет, и у входа

      Нагая встретит вас свобода

      И всем шампанского нальют.

      – Хорошо, брат! Ничего не скажешь, – сказал Жуковский и, выдержав эффектную паузу, громко крякнул.

      – Да я уж и сам вижу, что недурно! – Вздохнул вдруг Пушкин и понуро