Железный волк. Сири Петтерсен

о размерам икринка была не больше ячменного зерна. Потребуется концентрация и твёрдая рука.

      Нафраим пощёлкал костяшками пальцев и придвинул лампу. Пламя затрепетало, разозлив его, но приходилось терпеть, пока он не отладит газовые фонари. Три взрыва за один месяц способны заставить усомниться во всём эксперименте. К счастью, он не был ограничен во времени, поэтому можно успеть во всём разобраться.

      Он передвинул лупу над столом. Медные заклёпки взвизгнули. Нафраим подтянул винты, державшие лупу, и зажал рамку вокруг банки. У этого временного инструмента тоже имелся невероятный потенциал, но и ему пришлось подождать. Сначала самое важное.

      Под лупой пальцы казались бледным полем, иссечённым бороздами. Нафраим взял икринку, проколол оболочку и осторожно сжал. Вокруг отверстия образовалась масляная капля. Она затряслась, оторвалась и упала на скатерть. Важно не жать слишком сильно, иначе капля разлетится на части. Тончайший баланс. Он сжимал до тех пор, пока оболочка не стала плоской, и глубоко вдохнул перед самой трудной операцией.

      Он вынул пробку из колбы с кровью и погрузил в неё кончик шприца, похожего на пыточный инструмент. Длинная стеклянная ампула, заключённая в изысканную серебряную оправу. Он никогда не умел правильно обращаться со шприцами, хотя пользовался ими так долго, что спокойно мог наполнить одной рукой.

      Теперь аккуратно.

      Он осторожно поднёс кончик шприца к икринке. Они слились. Игла погрузилась внутрь оболочки, и Нафраим нажал на шприц, чтобы из него вышла кровь. Это зрелище всегда захватывало его. Поначалу оболочка казалась сплющенной. Можно было подумать, что она сопротивляется. Но потом она присасывалась к игле и расширялась, как кузнечные мехи. Изголодавшаяся, раздувшаяся от крови ягода.

      Рука затряслась от застарелой боли, и Нафраим слегка повернул её, чтобы восстановить контроль. Он опустил икринку обратно в банку и взял следующую. В дверь постучали.

      Нафраим ответил, не отрывая глаз от работы:

      – Я занят, Офре.

      Из-за дубовой двери голос Офре звучал приглушённо.

      – Господин, он настаивает.

      – Все настаивают. Ни с кем, кроме королевы, я встречаться не стану.

      Наступила тишина, но Нафраим знал, что Офре всё ещё стоит за дверью.

      – Господин, он говорит, что вы захотите с ним побеседовать.

      Нафраим проделал дырку в икринке.

      – Ну, так попроси его прийти завтра.

      – Господин, он говорит…

      Наступила пауза, и Нафраим поднял глаза. Ему вдруг стало любопытно, чем закончится эта фраза.

      – Он говорит, что он монах из Суртфьельского монастыря и что он отмечен… дьяволом?

      Нафраим отвёл лупу в сторону и выпрямился. Заметил, насколько темно в его мастерской. Свет лампы не доходил до верха тяжёлых книжных полок, а тени делали комнату на удивление незнакомой, наполненной предметами, чьи очертания вызывали тревогу. Модели и инструменты, карты и рисунки. Стол с медными трубками и колбами, похожий на механическое чудовище. Когда-то ему не хватило бы света для работы – зрение подвело бы его. Но это было давно. Слишком давно.

      Офре с другой стороны двери кашлянул.

      – Я попрошу его вернуться завтра, господин.

      – Нет, нет… Входи, Офре.

      Офре открыл дверь и неуверенно шагнул вперёд. Нафраим свернул льняную скатерть с икрой и убрал её в ящик письменного стола. Вытер пальцы носовым платком и надел перчатки.

      – Господин?

      – Да, Офре, пригласи его сюда, вниз.

      Взгляд старого дворецкого скользнул по полкам с заспиртованными анатомическими образцами.

      – Уверены, что не хотите подняться наверх, господин?

      – Офре, я слишком стар, чтобы думать о чувствах других людей. Пришли его сюда.

      Офре кивнул и зашагал вверх по винтовой лестнице, задевая коленями ступени.

      Через некоторое время он вернулся, но уже не один.

      – Брат Лавр из Суртфьельского монастыря, господин, – сказал Офре, пропуская вперёд своего спутника. Потом вышел и закрыл за собой дверь, но, передумав, вернулся.

      – Чаю, господин?

      Нафраим покачал головой, и Офре скрылся.

      Монах остался стоять в дверях. Нафраим никогда раньше не видел этого красивого благообразного мужчину лет тридцати. Низ промокшего от дождя плаща был испачкан грязью, башмаки стоптаны и изношены. Он прижимал к груди узелок, опустив глаза к полу.

      Нафраим понял, что монах впервые видит долговечного, и почувствовал укол совести. Следовало навещать их чаще, укреплять узы с теми, кто поколениями следовал за ним. Но годы летели так быстро.

      Он жестом подозвал монаха ближе.

      – Лавр? Мы раньше не встречались, – произнёс он, хотя и не был уверен, что это хорошее извинение. – Но, возможно, я был знаком с твоим предшественником?

      – Нет… – мужчина встретился взглядом с Нафраимом. Судя по всему, это обеспокоило