Клиент всегда прав. Марина Серова

олотистым загаром. И это несмотря на то, что она была натуральной блондинкой. В ее ушах зазвучал ласково-наставительный голос матери, пишущей очередной пейзаж: «Вот это берлинская лазурь, видишь, какая она прозрачная и чистая? А это марс оранжевый. Правда, он восхитителен? Посмотри, как он сияет! Та-ак, – тон матери становится беспокойным, – здесь пойдет охра и коричневый, и тогда мы получим нужный переход. А если сверху положить хром…»

      Улыбающиеся голубые глаза матери, красивый разрез которых сводил с ума мужчин, и нос с горбинкой – ей, маленькой девочке, казалось, что вся строгость и властность характера этой сказочной блондинки исходят от ее гордого профиля и немного жесткой линии губ, – в ее воображении были несколько размыты и смешивались с синевой моря, южных сумерек и тонкими очертаниями гор в утренние часы. Тогда мать носила широкие белые рубашки и парусиновые туфли. Подвитые белокурые пряди свободно падали на плечи, оттеняя их смуглую позолоту. Тогда она еще не была мадам Левицки, не посещала модных тусовок и не выставлялась в престижных галереях Мюнхена и Милана, Парижа и Нью-Йорка. Тогда она еще была ее мамой…

      Сколько же лет прошло!

      Она вздрогнула, услышав резкий голос матери – он становился таким, когда она спорила со своими друзьями-художниками, отстаивая свои убеждения: «Дали учил, что последние мазки должны быть максимально прозрачными, а потому наносить их следует более жидкой краской. Вы можете не слушать меня, но Дали-то!»

      В застойные времена авангардистов не жаловали. В восьмидесятом году ей, родившейся в семье талантливой художницы и начинающего поэта, было пять лет. Это потом она узнала, что ее мать была одной из немногих молодых смелых художников, которые отстаивали свои убеждения, рискуя оказаться в психиатрической клинике. Мать увлекалась поэзией и сама писала стихи. Кроме того, она профессионально занималась скульптурой и даже сделала серию скульптур из глины, впрочем, так и не отлитых в бронзу.

      Отец вскоре запил и сгинул. Несколько раз после развода мать видела его на проспекте, о чем сообщила дочери позже. У него был сумрачный и недовольный вид, он превратился в настоящего алкоголика – неопрятный, с помятым лицом и всклокоченными волосами. Мать всегда проходила мимо, отвернувшись от него или перебегая на противоположный тротуар.

      Когда Веронике исполнилось семь лет, появился Алексей Степанович. Мама влюбилась в него без памяти. Она готова была следовать за ним куда угодно. Алексей Степанович работал главным редактором художественного журнала «Тарасовские маяки». Он был старше матери на восемь лет. Обаятельный, но самовлюбленный, не глупый, но полный предрассудков, целеустремленный, но порой до ужаса циничный, он способствовал тому, чтобы мать узнали в художественных кругах. Благодаря ему она открыла мастерскую и, не считаясь ни с чьим мнением, стала экспериментировать. Алексей Степанович иногда снисходил до того, чтобы бросить ей несколько насмешливых советов и ироничных замечаний, смотря на творения своей жены как на своего рода простительные чудачества молодости и стремление самоутвердиться, ниспровергая «вечные» ценности. Но потом, видя, что живопись его возлюбленной становится день ото дня все менее понятной и все более, как он выражался, «шальной», схватился за голову. А тут, как нарочно, пришло приглашение из Франкфурта. Маму приглашали принять участие в тамошней выставке. Отчим запретил Эльвире ехать в Германию и вообще стал требовать от нее отказаться от живописи, потому что ничего замечательного он в ее искусстве не обнаруживал.

      Вероника стала свидетельницей настоящей драмы. А несколько дней спустя он погиб в дорожной аварии. Заснул за рулем своей «Волги» и врезался во встречный «КамАЗ».

      Мать жутко переживала. А приглашение по-прежнему лежало в ящике ее стола. И она решилась – поехала в Германию. Чтобы отвлечься, как она сказала. Это было в ее духе. Другая бы сломалась, стала биться головой о стену, закрылась бы в четырех стенах и выла белугой, но матери, как человеку творческому, был свойственен тот царственный эгоизм, доходящий до полного равнодушия по отношению к своим близким, что часто отличает гордые души и заставляет их жить согласно собственным желаниям и стремлениям.

      Мать была заносчивой и по-мужски неуступчивой…

      «Она сильный человек», – подумала Вероника и поежилась.

      И мир ей воздал за эту живучесть и бойцовский характер. Она стала известным художником и скульптором. Издала три книги стихов. Ее знают в Париже и Нью-Йорке, откуда она начала свое продвижение вверх по лестнице признания и баснословных гонораров. Во Франкфурте она познакомилась с одним критиком, американцем. Он проникся к ней симпатией, а от ее картин пришел в восторг. Через год они поженились, и мать переехала в Нью-Йорк. А в последние годы она обосновалась в Париже, купила особняк на острове Сен-Луи, завела любовника, дельца от шоу-бизнеса. Вероника была словно вычеркнута из ее жизни. Ее воспитывала бабушка, а потом и та умерла. Теперь Веронике двадцать пять, у нее преуспевающий муж, шикарная квартира в центре города, хорошая работа – она диктор на местном телевидении.

      Но, несмотря на жизненный успех и неплохие перспективы на будущее, в душе Вероники саднила старая рана, которая с каждой посланной