Я стою миллионы. Марина Серова

вок – а в жизни частного сыщика такое случается, – мне была необходима врачебная помощь.

      Но сейчас причина моего визита к Сан Санычу была совершенно иной – я приехала по его просьбе.

      Примерно год назад я познакомилась с его племянником Эриком Горбински – русским американцем, отец которого, Джон Горбински, урожденный Иван Александрович Горбунов, давным-давно жил в Америке, в Нью-Йорке, и вел вместе с сыном весьма доходный бизнес, связанный с торговлей недвижимостью.

      – Он приехал вчера днем. – Сан Саныч, сидя в кресле напротив, глядел сквозь пустую рюмку на просвет. – Кому-то недолго звонил, мы перекусили, поболтали о том о сем, а к вечеру он собрался куда-то идти. Примерно через полчаса после его ухода раздался звонок в дверь, я подумал, Эрик вернулся, может, забыл что-нибудь, но это был сосед с первого этажа. Я даже не знаю, как его зовут…

      Сан Саныч поставил рюмку на невысокий столик с инкрустацией, сервированный на скорую руку холодными закусками, плеснул в наши рюмки коньяку Кизлярского завода и продолжал:

      – Он промычал что-то нечленораздельное, но я понял, что сосед хочет, чтобы я пошел с ним. Мы спустились на первый этаж, вышли из подъезда… Эрик лежал прямо у крыльца, лицом вниз, ногами к двери, руки раскинуты в стороны. В затылке небольшое такое отверстие от пули, я уж потом подумал, что это было скорее всего отверстие от второго выстрела, первое, в спине, не сразу заметил. Я тут же понял, что он мертв, но, чтобы убедиться, проверил все-таки пульс. Потом увидел пистолет, он валялся метрах в трех от крыльца… – Сан Саныч с какой-то горькой отрешенностью уставился на свой коньяк, поморщился, точно испытывал безотчетное чувство вины, и после минутной паузы продолжил: – Ты себе представить не можешь, что я ощутил… ужас, боль, отчаяние… Я стоял как громом пораженный, в глазах – черные круги, хотя и повидал порядочно смертей на своем веку! – В глазах Сан Саныча стояли слезы. – Тридцать лет – еще жить да жить!

      Я пребывала в такой глубокой прострации, что о чувствах Сан Саныча, как мне казалось, в эту минуту могла судить вернее, чем о своих собственных.

      Острую боль, пронзившую меня сначала, уже размывали волны воспоминаний. Если бы не эта внезапная смерть, которую я никак не могла сопоставить объективно с действительностью, привязать ее к этой набухающей почками весне, эти воспоминания, возможно, не были бы столь горькими, противоречивыми, всполошенными, как стая испуганных птиц.

      Мое недавнее прошлое, то самое, неотъемлемую часть которого составлял Эрик, было грубо выдернуто из плавного потока времени. Оно предстало передо мной не в силу понятной ностальгии – которой непроизвольно предаешься, когда память, пренебрегая пространством и временем, разделяющими тебя с любимым человеком, возрождает его образ, – а было спровоцировано во всей своей необратимой остроте таким трагичным и абсурдным событием, как смерть.

      – Может, вы не знали об этом, но я тоже любила его, – выдавила я из себя, преграждая этой не такой уж своевременной репликой дорогу закипающему в гортани всхлипу.

      – Знаю… – Сан Саныч проникновенно посмотрел на меня и, смахнув слезу, подошел к окну.

      На секунду он задумался, осторожно покачивая рюмкой, в которой тихо плескалась густая жидкость цвета янтаря и каштана.

      – Судя по вашему рассказу, Эрика кто-то «заказал», – не давая себе погрузиться в пучину болезненных переживаний, перевела я разговор в профессиональное русло. – У него были враги?

      – Наверное, но мне ничего не известно об этом, мой племянник был довольно замкнутым человеком, весь в отца. – Сан Саныч пожевал губами и покачал головой. – О том, что он любил тебя, я догадался, лишь когда увидел у него твою фотографию.

      Я сочувственно взглянула на Сан Саныча.

      – Я тоже не много знала о нем, хотя в первый же вечер почувствовала к нему симпатию, если не сказать большего…

      Сан Саныч снова сел в кресло и поставил порожнюю рюмку на столик.

      – Милиция что говорит? – спросила я и поморщилась, сбитая с толку собственной способностью глядеть на все как бы со стороны.

      – Они почти полночи провели здесь – он ведь гражданин США, народу было тьма: и менты, и прокуратура, большие начальники. Да что они могут сказать, – с горечью произнес Сан Саныч, в сердцах резанув воздух рукой, – «будем держать вас в курсе», – гнусаво передразнил он чей-то голос.

      Сан Саныч наполнил пустые рюмки и, сделав глоток, потянулся к тарелке с колбасой, взял ломтик прямо рукой.

      – Со вчерашнего дня ничего не ел, ты тоже закусывай, а то последние силы растеряем, – невесело пошутил он.

      Я последовала его совету и, положив в рот дольку лимона, сделала себе бутерброд с ветчиной.

      – Родственники приедут?

      – Я звонил вчера Ивану, сегодня после обеда он уже будет в Тарасове, разница во времени, понимаешь…

      Конечно, я понимала. Разница во времени, горе отца, неутешительные объятия безутешных братьев, вопросы, ответы, безрадостные хлопоты, тупая возня, отправка тела, похороны…

      – Сан Саныч, насколько я понимаю, –