Мамочки мои… или Больничный Декамерон. Юлия Лешко

молча отрицательно покачала головой.

      – Так, понятно, – хмуро заключил главреж.

      Зое не понравилось, как он это сказал. Она повернулась к нему всем корпусом:

      – Николай Михайлович, давайте это мы не будем обсуждать. Это исключительно мое личное дело.

      Но Николай Михайлович, игнорируя ее готовность защищать неприкосновенность личной жизни, только махнул рукой:

      – Зоя, ты за кого меня принимаешь? За идиота? За ханжу? Я, по-твоему, мораль тебе собрался читать? Смешно. Вроде ты меня не первый год знаешь.

      Главреж замолк, а потом перевел на Зою потеплевший взгляд и неожиданно ласково улыбнулся ей:

      – Зоя, в этом году – ровно пятнадцать лет, как ты работаешь под моим чутким руководством.

      Зоя, не настроенная на юбилей, только покачала головой:

      – Кошмар.

      Режиссер почему-то легко согласился с этим неожиданным резюме:

      – Да, время идет… Ладно, Заяц, кем тебя заменять будем, вот я о чем думаю. Сколько у нас в запасе? Пара месяцев есть, я так прикидываю…

      Вот тут Зоя заволновалась, даже прижала руки к груди:

      – Николай Михайлович, вообще-то срок небольшой. Мне в декрет нескоро. Это просто вы такой наблюдательный, еще же… даже ничего не видно. Я до последнего работать буду. Чувствую себя хорошо…

      Режиссер хлопнул себя по колену ладонью:

      – Зоя, ты меня прямо удивляешь сегодня до невозможности! Я вижу, в некоторых вещах лучше тебя разбираюсь.

      Не удержавшись, Зоя съязвила:

      – По определению…

      Не обращая внимания на «огрызок», режиссер продолжил:

      – «До последнего» она работать будет. До чего – последнего? Пятнадцать лет не тебе, моя дорогая, а ты уже работаешь пятнадцать лет! Беречь себя надо, мамочка!

      – Ну да, не пятнадцать. Даже не двадцать. Да что там – уже и не тридцать!..

      У Зои на глаза навернулись слезы. Режиссер заметил, конечно, вздохнул, обнял ее за плечи. И добавил:

      – Не плачь, Зоя. Я ведь все понимаю… У меня вся семья бабская… Жена, теща жива, Бог дает, плюс две дочери и три внучки – семеро юбок… О! А я среди них, как Белоснежка! Все про всех знаю: кто когда беременный, у кого, наоборот… Я пеленаю, чтоб ты знала, получше любого фельдшера! В смысле, акушера. Не плачь.

      Гномы тем временем неспешно возвращались на сцену, разбирали брошенные в кучу заступы. Тот, что говорил по мобильнику, деловито сунул его в заплечный мешок и поправил бороду.

      Из-за кулис появилась, дожевывая жвачку, Белоснежка-Женя. Посмотрела в зал, увидела, как Зоя сидит рядом с режиссером, утирая глаза, а тот гладит ее по голове, как маленькую. Женя еще несколько раз поприседала в реверансе и «поудивлялась» всем лицом: прорепетировала встречу с гномами. Потому что слезы Зойки и отеческая ласка Николая Михайловича удивить ее не могли: Женя давно, вот уже пять месяцев, как была в курсе подругиных дел.

      – Вот и хорошо, – вполголоса сказала Белоснежка, – вот и славно.

      …Но