Мамочки мои… или Больничный Декамерон. Юлия Лешко

обстоятельств… Удобный график, ранняя пенсия, много льгот. Надбавки за вредность…

      Алексеев по привычке перебил:

      – Неужели, Варька, тебе за твою вредность теперь еще и приплачивают? Не обижайся, шучу, как всегда…

      Из салона выглянул второй пилот Володя, жестом поманил – «давай, заходи!». Варя медленно двинулась в салон, продолжая разговаривать:

      – Алексеев, я не вредная, я очень полезный член экипажа. Но если бы даже надбавок не было: языки не забываю. И мир можно повидать без отрыва от производства, Южную Америку, например… Я слышала, ты там работал какое-то время.

      Двигатели рядом стоящего самолета включились неожиданно: Варя закрыла второе ухо ладонью. Хорошо поставленный голос Алексеева был слышен по-прежнему четко:

      – Да, работал, два года собкором. Вырванные годы… Зато я теперь – ТОРО КОРРИДА, стреляный воробей! – гул двигателей донесся и до него. – Ты уже улетаешь?

      Варя почувствовала, что слезы помимо ее воли выступают на глазах. Но продолжала говорить:

      – Нет, вылет через два часа.

      Алексеев уже заходил в монтажную:

      – Так я еще успею? – он посмотрел на часы и на монтажера, сделав несколько движений пальцами свободной руки: сначала изобразил «два», в смысле часа, а потом «пошагал» по направлению к двери, в которую только что вошел… Дима все понял без лишних слов, но отрицательно повертел головой.

      Алексеев взъерошил рыжую копну:

      – Черт, не выйдет… Понимаешь, нужно еще все смонтировать и срочно в эфир.

      Варя, глядя в синее вечернее небо, печально кивнула невидимому собеседнику:

      – Да, монтаж – это серьезно.

      Сделала паузу и подождала реакцию. Но ее не было.

      Варя едва заметно нахмурилась и тут же, почти с усилием возвратив лицу обычное, приветливо-безмятежное выражение, легко произнесла:

      – А ты не изменился…

      Алексеев, уже устроившись за монтажным столом, не прекращая разговора, жестами давал распоряжения монтажеру. Но на этих Вариных словах вздохнул и он:

      – Ну, как сказать… А вот ты все такая же.

      И, конечно, Алексеев не мог видеть, как зажмурилась Варя на том конце «провода»… Ей все же удалось ничем не выдать своих чувств:

      – Я очень изменилась, ты просто не заметил. Прошло ведь уже… пять лет… и девять месяцев.

      Она замерла, ожидая ответной реплики. А Алексеев и не заметил ничего особенного, только удивился:

      – Господи, да неужели? Ты так быстро посчитала…

      На этот раз Варя нашла в себе силы для иронии:

      – Да, в таких пределах я довольно бегло считаю. Ну ладно, Алексеев. Будешь в наших краях – заходи… Пока!

      И, сделав над собой никому не заметное, но титаническое усилие, Варя «отключилась». А потом, запрокинув голову, еще минуту смотрела в стремительно темнеющее небо. И слезы высохли, так и не пролившись.

* * *

      – Что было дальше, мне рассказал уже сам герой моего романа, – сказала Варя и почему-то посмотрела на Берестень. Света сидела