Мамочки мои… или Больничный Декамерон. Юлия Лешко

его, растить, любить… Все хорошо. Все – нормально!

      – Ну, это не обсуждается. Закон никто не отменял. Выяснили адрес родителей?

      Тут же направившись к дверям, Света кивнула:

      – Сейчас все сделаю.

* * *

      До невозможности скучающие мамочки в одиннадцатой палате уже, кажется, обсудили все текущие темы, когда красотка Дороганова вдруг вспомнила еще одну важную примету:

      – А я слышала, что нельзя через полено переступать, – изрекла она. И добавила: – Мне одна старушка во дворе сказала.

      Реалистка Шустова, конечно, не смогла удержаться от колкости:

      – Ага, Буратино родится.

      Молоденькая Васильева укоризненно посмотрела на соседку:

      – А вот не смейся! Не переступай и все! Люди знают, что говорят.

      Шустова потянулась за телефоном, но прежде чем набрать номер, подмигнула Дорогановой:

      – Ну, уговорила… Не переступлю. Я его просто не найду в городе, полено это…

      Дальше разговор не пошел: санитарка Елена Прокофьевна по коридору везла на своей каталке передачи – разноцветные пакетики и большущие пакеты. С видом Деда Мороза по очереди открывала она двери в палаты и выкрикивала фамилии. Дошла очередь и до одиннадцатой…

      – Дороганова! – открыв дверь нараспашку, выкрикнула Прокофьевна. – Иди-ка, забирай, я одна не донесу. Как в пионерлагерь, честное слово… Голодаешь ты тут, что ли?… Васильева! Ананасы-то не проси, они аллергенные, спроси у доктора, если мне не веришь.

      Васильева, пожав плечами, с нескрываемым удовольствием сообщила старушке:

      – Да я и не просила. Я ему сказала: «Не знаю, чего хочу». Вот он и принес! Елена Прокофьевна, а возьмите себе! Кушайте на здоровье!

      И Васильева расплылась в счастливой улыбке, скорее набирая номер мужа на мобильнике…

      Взяв в руки следующий пакет, Прокофьевна озадаченно сложила рот подковкой.

      – Альбатрос? Алькатрас? Не могу разобрать…

      Голубоглазая красавица Аль-Катран в хиджабе спустила с кровати ноги, подошла ближе к тележке и протянула руки.

      – Аль-Катран! У меня муж – сириец, – пояснила она Прокофьевне. Та покивала в ответ:

      – А-а… Хинди-руси, пхай, пхай… Раньше песня такая была.

      Девушка пожала плечами – старая песня ей была явно незнакома – и почти по-детски заглянула в пакетик. Муж всегда знал, чем ее порадовать: вот и снова – любимый сыр, фрукты, зерновые батончики… Но кое-что отвлекло ее внимание от передачи: коридор огласился какими-то посторонними шумами. А уж санитарка Прокофьевна замерла, почти остолбенев, потому что по коридору, топая сапогами, деловито шли трое молодцев в строительных робах, заляпанных брызгами известки и цемента.

      Прокофьевна, мигом забыв о мамочках и о передачах, бросила свою тележку Деда Мороза на произвол судьбы и решительно метнулась наперерез красавцам в грязных робах:

      – Это что? Это откуда? Это куда? А ну-ка, медленным шагом – робким зигзагом – геть отсюда! Бациллы!

      Идущий посередине человек труда гордо пояснил:

      – Мы