Будни Снежной бабы. Женя Галкина

бы вокруг, поднося ей то соленый огурчик, то… что там едят беременные?

      Она снова вытащила телефон и набрала номер. Абонент недоступен.

      Идти было некуда – не к матери же! Та бы порадовалась Ланиному падению, а Лана бы… умерла от стыда. И тогда Лана позвонила Любаве Пряниковой. Та отозвалась сразу, радостным голоском – Лана знала, что недавно Любава вышла замуж, небось, радовалась своему сантехнику или кто там на нее позарился…

      – Лана! – пищала Пряникова. – Сколько лет, сколько зим! Я тебя на свадьбу ждала, между прочим. Мисс-Я-Занята, неужели не было хотя бы минутки заглянуть? На бокальчик шампусика, ну?

      – Можно я приеду сейчас? – упавшим голосом сказала Лана.

      – Конечно, – ответила Любава, уже насторожившаяся, – Лан, ты здорова?

      – Нет, – сказала Лана и зарыдала.

      Участие в голосе подруги словно сломало плотину, за которой скопился океан Ланиных слез – за целый год борьбы, проигранной ею. За все унижения, за то, что ее волосы спускали в унитаз, за ее туфельку в мусоропроводе…

      – Лана, Лана! – кричала в трубку Любава. – Ты где? Мы едем, мы сейчас же едем!

      И они приехали – как показалось Лане, через вечность. Любава и ее муж, которого Лана тогда и не разглядела. Вместе они подхватили Лану под руки и потащили в машину (пахло новеньким салоном), привезли куда-то, где уложили на пахнущую васильками кровать, под велюровый плед, и вот Любава бежит с ложечкой валерьянки, а потом – с мятным чаем, а еще – с платочками, бесконечным количеством платочков… А Лана все рыдает и рыдает, ее лицо распухло, глаза не открываются, а в груди боль, страшная боль от разрушенной жизни…

      2

      Беременность Лана решила прервать. Ее срок был слишком мал, чтобы стыдиться этого, но все-таки спустя месяц после аборта Лану накрыло: она думала о том, что виновата перед этим ребенком (в ее мыслях это была девочка). Виновата потому, что насильно притащила ее душу в этот мир и насильственно лишила ее шанса его увидеть. Боль и тяжесть вины были так сильны, что Лана не выдержала нервного напряжения и загремела в больницу.

      Ее положили с целым букетом болей в разных частях тела и начали методичное обследование. Лана послушно сдавала кровь и мочу и лежала, отвернувшись к стене, целыми днями – прислушивалась к боли в груди, в сердце, в левой почке и, пожалуй, в яичнике…

      К ней приходила Любава, приносила йогурты и печенье, которыми Лана согласна была питаться, иногда, когда у Любавы были вечерние спектакли, вместо нее являлся ее муж Степа. Лана безучастно принимала у него пакет и укладывалась обратно на постель. Там она жила – в одном и том же халате, не моя голову, не выбираясь из палаты на обед и завтрак. В кровати, смятой и промокшей от пота, полной крошек.

      Для консультирования пригласили психиатра, и Лана узнала, что ее собираются переводить в психиатрическую клинику – ее это не удивило, пусть. И сложилась бы ее судьба неизвестным образом, но случилось так, что новенькая, перебудоражившая всю палату, повернула течение Ланиной жизни в другую сторону.

      Звали новенькую