Птенец и Зверюга. Андрей Смирягин

почти физически почувствовал душевные муки человека, находящегося на том конце провода.

      – Ты только пойми меня правильно, – после минутной паузы начал его бывший друг, – у меня на руках мать и сестра, и…

      – И?.. – уже все понял Никита.

      – … и они не поймут, если ты будешь ночевать здесь с девушкой.

      Никита представил себе вечно раздраженную, измученную здешней жарой маму Вольдемара. Затем он вспомнил его давно потерявшую надежду выйти замуж очень амбициозную тридцатилетнюю сестру, не способную, а скорее и не желающую ни выучить иврит, ни найти здесь хоть какую-то работу. На секунду ему стало невыносимо жаль придавленного столь тяжкой ношей Вольдемара – умного и романтичного юношу, писавшего когда-то очаровательные грустные стихи на полях физических расчетов.

      – Извини, Вовка, я об этом не подумал, – вдруг понял всю нелепость своей просьбы Никита.

      – Ты только не обижайся, – грустно ответил Вольдемар. – Если бы ты был один, тогда нет вопросов…

      – Ладно, ладно, не оправдывайся, я не обижаюсь.

      – Ты еще заедешь перед отъездом? – поинтересовался Вольдемар, проявляя весьма обидное для Никиты пренебрежение к Глории, о которой он даже не спросил.

      – Посмотрим, как все сложится. Бывай…

      – До встречи, звони!..

      Никита повесил трубку и посмотрел на прижавшуюся к нему худеньким, но очень горячим телом Глорию.

      – Ну что будем делать, птенец? Кажется, на одну ночь нам придется стать бездомными дервишами. Устроимся спать прямо в каком-нибудь парке. Или помнишь то место возле крепостной стены вокруг Иерусалима, где валялись парочки туристов? Не знаешь, здесь палатки случайно нигде не продают? Впрочем, я забыл: сегодня же все закрыто.

      – Хочешь, я научу тебя говорить на иврите? – неожиданно спросила она.

      – Давай, научи меня какому-нибудь страшному ругательству. Я скажу его в адрес того, кто придумал устаивать раз в неделю праздник для лентяев.

      – Нет, я тебя научу другому выражению. Ты будешь говорить его в мой адрес, – Глория обняла его двумя руками за шею. – Скажи: «Они».

      – Они – полные коз… – она быстро зажала его рот своей маленькой ладошкой, так что он почувствовал сладко-соленый вкус ее пальчиков.

      – Прошу тебя, не ругайся.

      – Я не ругаюсь, я философствую, хотя мне кажется, что это одно и то же.

      – Скажи просто: «Они…» – улыбнулась Глория.

      – Ну хорошо: «Они…»

      – «Охев…»

      – «Охев…»

      – «Отах…»

      – «Отах…»

      – А теперь все вместе: «Они охев отах».

      – А что это значит?

      – Догадайся сам.

      – Кажется, я начинаю догадываться, – сказал он, целуя влажную тонкую полоску ее почти детских губ. – Они охев отах…

      Как только прошло головокружение от внезапного прилива нежности, перед Никитой со всей неизбежностью снова встал вопрос о том, где они сегодня будут ночевать.

      – Слушай, а может у тебя есть какие-нибудь знакомые или родственники? – спросил он Глорию. – Помнится,