Диомед, сын Тидея. Книга 2. Вернусь не я. Андрей Валентинов

губы темные улыбкой кривит. Не было еще такого. Мы, эпигоны, не сжигали Фивы, носатый Агамемнон не тронул Аргос. И в мертвом молчании слышен вопрос, горький, безнадежный:

      – За что, Тидид? Что они тебе сделали, Дурная Собака?

      Я прикрыл глаза, чтобы не видеть рыжее пламя, не видеть гибнущий город, гибнущих людей… Я-прежний, сирота с Глубокой улицы, никогда бы не подумал о таком. Но я не прежний. Я – другой.

      Не-я!

      И этот другой, этот не-я, видит то, что недоступно прочим, что встает черной тенью над гибнущей столицей. Сполох! Гром и молния над Азией, над землей Светлых Асов. От моря Лилового до моря Мрака, от урартийских гор до границ Кеми.

      Сполох!

      Нет больше Царства Хеттийского, погибло логовище Золотых Львиц, и все враги, до этого опасливо жавшиеся к морскому побережью, к горным склонам, уже препоясывают чресла, уже сжимают в руках мечи и секиры. Фракийцы, усатые шардана, туска, урарты, каска… И рухнут они на замершую в ужасе Азию, и растекутся потопом.

      …А с запада, из Европы, из тьмы Эреба, помчатся пентеконтеры с воинством носатого Агамемнона. Помчатся, ткнутся носами в азийскую землю. На юге, у Милаванды, которую мы заняли еще зимой, на севере, в Пергаме Мисийском, где ждет брата белокурый Менелай. Тьма, вышедшая из Эреба, падет на Азию.

      Мы – тьма. И я – тьма.

      Вот оно, твое Великое Царство, сын Атрея!

      Твое ли? Увидим! Еще увидим, носатый!

      Я открыл глаза – и рыжий огонь плеснул мне в лицо. Хоть и далеко, но почудилось, будто пламя лизнуло губы, затрещало в волосах…

      Молчали куреты, и аргивяне молчали, но вот кто-то снял шлем, поднял вверх руку.

      – Хайре!

      И тут же слитным хором, сквозь хрипящее горло:

      – Хайре! Хайре! Хайре!

      Как на похоронах, когда пламя рвется над погребальным костром. Как в Элевсине, когда мы хоронили папу…

      Хайре, великая Хаттуса!

      Я вновь поглядел вверх, туда, где прятали свои глаза испуганные звезды, – и губы дернулись нежданной усмешкой. Не ожидал, Дед? И ТЫ, Дядя? И ТЫ, Мама? И вся ВАША Семья-Семейка? Не ожидали? Бараны не пошли на Гекатомбу, бараны оказались волками, и горе теперь ВАМ! Я, Диомед, сын Тидея, я, Дурная Собака, выжгу все ваши Грибницы, вырву с корнем, и ВАМ, жаждущим нашей крови, не будет ходу в Восточный Номос. Прав Паламед Эвбеец, прав!

      ОНИ не всесильны! ВЫ – не всесильны! Так веди же меня, Звездный Пес, Дурная Собака Небес, моя звезда!

      Веди!

      Призрак Великой Державы вставал над гибнущим городом, над Восточным Номосом, над землей Светлых Асов.

      Над миром.

      Песнь вторая

      Великое царство

      Строфа-I

      Пророка ловили всем базаром.

      Смуглые щекастые сирийцы, бледнокожие ассурцы, пышнобородые купцы из Баб-Или, худые бритые кемийцы, юркие, пронырливые финикияне, ахейцы, туски, шардана… На дюжине наречий, хрипло, картаво, протяжно, звонко, с присвистом, с придыханием:

      – Хвата-а-а-а-а-ай! Держи-и-и-и-и!

      Я уже не удивлялся – привык. И к тому, что на каждом базаре – свой пророк, и к