Исповедь старого дома. Лариса Райт

что не снял еще ничего. Ничего стоящего. Так парочку курсовых.

      – Типа «Убийц»?[1] – Аня улыбнулась сквозь слезы.

      Во взгляде молодого человека мелькнуло уважение:

      – Сечешь в кино?

      – Люблю Хемингуэя.

      – Ну, до старика Эрнеста мне далеко. Разве что иногда тоже застрелиться хочется, а так ничего общего.

      Девушка засмеялась.

      – Значит, ты будущий режиссер?

      – Ага. Почему бы будущему режиссеру не прослушать будущую актрису?

      – Будущему режиссеру полезно прослушивать актрис настоящих, а будущим актрисам надо учиться у настоящих режиссеров, так что я, пожалуй, пойду. – Аня сделала несколько шагов в сторону, обернулась: – Значит, три года, говоришь, стучался в закрытые двери?

      – Было дело.

      – Значит, у меня еще полно времени. Ну пока.

      – Пока. Подожди, а звать-то тебя как? Мне же надо знать, кого приглашать сниматься в своих шедеврах.

      – Аня. Анна Кедрова.

      – Кедрова… Кедрова… Кого-то ты мне напоминаешь, Кедрова, а кого, понять не могу.

      Девушка лишь пожала плечами:

      – Откуда мне знать?

      Она лукавила. Кому, как не ей, знать. «Перелетные птицы», «Рассвет у порога», «Письма издалека» и еще несколько десятков названий известных картин, в которых он мог лицезреть улучшенную копию ее лица.

      – Прикольная ты, Кедрова. И Хемингуэя знаешь. Мне почему-то тебе помочь хочется.

      Девушка скривилась:

      – Спасибо. Не нуждаюсь.

      – Спрячь ты гордость. Я по-дружески. Метры и койку предлагать не собираюсь, а на руку и сердце не рассчитывай.

      – Откровенно. Чего ж так?

      – Ну, метры тебе не нужны. Я по речи слышу, что москвичка. Да и сердце тебе мое ни к чему. Во всяком случае, пока я только почти режиссер.

      – Дурак ты, а не почти режиссер, – только и ответила Анна и снова предприняла попытку уйти.

      Теперь он уже схватил ее за руку. Она вывернулась, зыркнула гневно.

      – Эй! Ну, прости. Знаешь, тебе, по-моему, вообще здесь делать нечего. Чистым и непорочным сюда редко удается пробраться.

      – Отвали!

      – Ты чего ругаешься? Я же комплименты делаю.

      – Да засунь ты их…

      – Тебе это не идет. На вот, возьми.

      – Это еще что?

      – Телефон мой. Захочешь поболтать, позвони. Я все-таки могу дать несколько ценных советов.

      – Спасибо, наслушалась: либо переспать с известным режиссером, либо держаться подальше от театральных вузов.

      – Ты все-таки позвони.

      – Смотри не застрелись до этого.

      Анна все-таки сунула карточку в карман плаща и поспешила к метро.

      Забавный тип. Самонадеянный, конечно, но зато сумел ее приободрить. Во всяком случае, отвлек от грустных мыслей, это точно. Что она делала? Сидела на скамейке, рыдала и все еще читала Чехова. И никак не могла понять, почему этот отрывок из «Цветов запоздалых» председатель комиссии назвал не до конца прочувствованным. Аня столько раз репетировала дома: ложилась на кушетку, расстегивала несколько пуговок на платье и томно шептала:

1

Курсовая работа 1956 г. студентов ВГИКа, снятая Александром Гордоном и Андреем Тарковским по одноименному рассказу Эрнеста Хемингуэя.