Неразменный рубль: Повести и рассказы. Николай Лесков

двери! – сказал дружко.

      Варвара отворила двери, и все вошли в пуньку.

      Григорий лежал навкось кровати и спал мертвым сном; он был полураздет, но не чувствовал холода и тяжело сопел носом. Насти не было. Свахи и дружки обомлели и в недоумении смотрели друг на друга. В самом деле, пунька была заперта целую ночь; Григорий тут, а молодой нет. Диво, да и только!

      – Что ж это, братцы? – проговорил наконец один дружко.

      – Это диковина, – отвечал другой.

      – Это неспроста, – сказали свахи.

      – Это его дело, – опять заметил первый дружко. В углу, за сложенными бердами и всякою рухлядью, что-то зашумело.

      – Ах! Ах! – закричали бабы, метнувшись в двери, а за ними выскочили и мужики.

      – Чего вы? чего вы? – проговорил тихий Настин голос.

      – Это молодайка! – воскликнули бабы.

      – А, молодайка!

      – Пойдем.

      Опять отворили двери, и все ввалились в тесную пуньку. Григорий по-прежнему спал почти что впоперек кровати, а Настя сидела на полу в темном уголке, закутанная в белом веретье. Ее не заметили в этом уголке, когда она, не давая голоса, лежала, прислонясь к рухляди, вся закутанная веретьем.

      – Что ты тут делаешь? – спросила ее Варвара.

      – Видишь что… ничего! Скажи ребятам, чтоб вышли.

      Дружки вышли за двери; а Настя встала и протянула руку к паневе. Варвара оглянула ее с плеч до ног и спросила:

      – Что ж это ты дуришь, молодайка?

      Настя ничего не ответила.

      – Что ж это и справда? родителев только страмишь? – проговорила другая сваха.

      А Настя все молчит да одевается.

      – Куда ты? – спросила Варвара, видя, что Настя, одевшись, идет к двери.

      – Умыться пойду.

      – Стой-ка, красавица, так не делается! Подожди мужа. Ты! эй, ты! – звала Варвара Григория, толкая его под бок; а он только мычал с похмелья.

      – Вставай, сокол ясный! Вставай, ворона голенастая! полно носом-то водить! – продолжала Варвара.

      Гришка встал, чесал голову, чесал спину и никак не мог очнуться. Насилу его умыли, прибрали и повели с женою в избу, где был готов завтрак и новая попойка. Но тут же были готовы и пересуды. Одни ругали Настю, другие винили молодого, третьи говорили, что свадьба испорчена, что на молодых напущено и что нужно съездить либо в Пузеево к знахарю, либо в Ломовец к бабке. Однако так ли, не так, а опять веселья не было, хотя подпили все опять на порядках.

      Хороводились таким манером через пень в колоду до самого обеда. После обеда запрягли трое саней парами и стали собираться ехать к Настиным господам на поклон. Выложила Настя свои заветные ручники, на которых красной и синей бумагой были вышиты петухи, решетки, деревья и павлины, и задумалась над этими ручниками. Ей вспомнились другие дни, другие годы, когда она, двенадцатилетней девочкой, урывала свободный часок от барской работы и проворно метала иглою пестрые узоры ручниковых концов и краснела как маков цвет, когда девушки говорили: «Какие у Насти хорошие ручники будут к свадьбе».

      Уселись поезжане. Настю с мужем посадили