Мистер Муллинер рассказывает. Пелам Вудхаус

со всеми их конюшнями, прочими службами и хозяйственными постройками словно рухнули на голову Арчибальда. Мгла затуманила его глаза. Он ахнул и зашатался.

      Голос принадлежал Аврелии Кэммерли.

      На мгновение, на единое бесконечное мучительное мгновение, вынужден я сообщить, любовь Арчибальда, хотя и равнялась глубиной своей океану, явно повисла на волоске. Она получила сокрушительный удар. Его потрясло не просто открытие, что обожаемая девушка храпит, но то, что она испускает подобный храп. Было в этом храпе нечто, несомненно и определенно идущее в разрез с его представлениями о женственности и чистоте.

      Но он тут же опомнился. Пусть сон этой девушки не был «воздушно легок», как столь проникновенно выразился поэт Мильтон, а более напоминал лесопильню в час, когда распиловка бревен производилась с максимальной интенсивностью, Арчибальд все равно любил ее.

      Он пришел к этому заключению как раз в тот момент, когда в комнате прозвучал второй голос:

      – Знаешь что, Аврелия…

      Это был голос другой девушки, и Арчибальд понял, что вопрос «кто тут?» адресовался не ему, а той, которая дергала дверную ручку.

      – Знаешь что, Аврелия, – сварливо сказала новоприбывшая, – ты просто обязана что-то сделать со своим беспардонным бульдогом. Я глаз не сомкну, пока он так храпит. От этого храпа у меня в комнате штукатурка сыплется с потолка.

      – Извини, – сказала Аврелия. – Я так с ним свыклась, что уже не замечаю.

      – А я так очень даже замечаю. Накрой его суконкой, придумай что-нибудь.

      Снаружи, на залитом лунным светом балконе, Арчибальд Муллинер содрогался, как желе. Хотя он умудрился сохранить свою великую любовь практически без единой трещины, допустив, что храп исходит от обожаемой им девушки, далось это ему нелегко, и, как я упоминал, в какой-то миг его чувство могло претерпеть радикальное изменение. Облегчение, охватившее Арчибальда, едва выяснилось, что Аврелия по праву может оставаться на своем пьедестале, было столь велико, что у него подкосились ноги. На секунду он словно впал в небытие, но затем услышал свое имя и очнулся от действия хлороформа.

      – Арчи Муллинер приехал? – осведомилась подруга Аврелии.

      – Наверное, – сказала Аврелия. – Он протелеграфировал, что прибудет на автомобиле.

      – Между нами, девочками, говоря, – сказала подруга, – что ты думаешь об этом типчике?

      Подслушивать частные разговоры – и тем более разговоры между двумя современными девушками, когда неизвестно, что можно услышать дальше, – это поступок, который справедливо считается несовместимым со статусом джентльмена. А потому я с большим сожалением должен сообщить, что Арчибальд, игнорируя свою принадлежность к семье, чей кодекс чести не уступает самым высоким в стране, отнюдь не удалился тихонько в свою комнату, а, наоборот, прокрался поближе к портьере и застыл там, растопырив уши. Пусть подслушивать неблагородно, но ведь Аврелия Кэммерли, несомненно, собиралась высказать свое