Путешествие вновь. Андрей Золотухин

прибавки её одарили шапочкой с помпоном и вымазали дёгтем…

      Посоветовавшись с Верой, мы решили остаться в Константинополе еще на пару дней, наверняка дождаться возвращения Свечникова в Берлин.

      В гостинице было душно и тоскливо, и я предложил прогуляться: раздобыть еды и непременно – персидского порошку. Аборигенные клопы оказались чрезвычайно охочи до нашей христианской крови.

      – Как ты думаешь, Женечка, что это за «Ю» такое?

      – О чем ты, Вера?

      – О ком. О ювелире Ю. Ризене. Он – Юрий, Юлий, Юстиниан?

      – Пф-ф. Отчего это так тебя интересует? Впрочем, признаю: весьма колоритный господин. С него картины писать. Будь я художник – пожалуй, сподобился бы.

      Вера хотела что-то сказать или спросить, но, очевидно, передумала и даже куснула губу, принуждая себя к молчанию.

      – Осторожно!

      Мы едва успели вжаться в грязную шершавую стену, чтобы спастись от потока помоев, выплеснутых откуда-то сверху, но зловонные капли всё же забрызгали нам ноги. С противоположной стороны узенькой улицы на нас глядел круглый лысый человечишка в пыльной визитке и мятых шевиотовых брюках. «У-у-у, нехристи проклятые! Свиные уши вам в глотку!» – крикнул он, обращаясь неизвестно к кому и потрясая мохнатым кулаком.

      В манере раздувать пухлые потные щеки, и отирать лысину клетчатым платком мне почудилось что-то знакомое. Бордовое родимое пятно в форме кляксы под правым глазом развеяло сомнения…

      – Самедов! Ах ты ж, кебаб твою мать, фигура из Эстремадуры! – растопырил он руки. Затем – вороватый взгляд на Веру, заговорщицкий кивок: – Твоя протеже? На каких условиях? Я, знаешь, предпочитаю комиссию, вожу фраеров по сералям: лира с русского, два – с англичашки или французика, все ж таки они, сволочи, кредитоспособнее.

      Я знал, что остановить этот мутный словесный поток невозможно.

      – Хотя, антр ну, если имеются средства, можно развернуться, готов поспособствовать во имя святых идеалов прежней дружбы. Тут, буквально в двух шагах, сдается местечко, преотличный, скажу тебе, можно обустроить бардачок! Что до твоей дамочки…

      – Это Вера Андреевна, моя жена, – бежать было уже поздно, да и некуда. – А это, – я довольно невежливо ткнул в толстяка пальцем, – мой старый гимназический… гм-м… товарищ. Пётр Михайлович Плеснёв.

      28

      Я солгал. Плеснёв никогда не был моим товарищем. Убежден, товарищей у него не могло существовать в принципе. С давних гимназических времён мир Пети Плеснёва покоился на трех китах-левиафанах: алчности, хитрости и злопамятстве. Что служило им Черепахой – я даже боюсь себе вообразить. Мой ровесник, выглядел он значительно старше. Еще в отрочестве из ноздрей Петеньки разбойничьи торчал густой волос. Бриться он начал в пятом классе, а к моменту получения аттестата имел изрядную плешь, превратившуюся сейчас в полноценную лысину. Широкую известность в гимназии мальчик Петя приобрел как живоглот и мироед. Всем, решительно