Хронометр. Владислав Крапивин

за локоть, притянул ближе. Локоть затвердел; твердость эта от злого недоверия и обиды.

      И тогда Иван Федорович сказал то, что ни в коем случае не должен говорить командир подчиненному, и уж тем более адмирал крохотному кадету:

      – Егорушка, ты прости меня. Я же не знал…

      Егор взметнул ресницы – так, что слетели с них брызги.

      – Я помыслить не мог, – вполголоса говорил Крузенштерн, – что он посмеет так… без моего ведома… Думал – пугает…

      Егор шепотом спросил:

      – Значит, вы не разрешали?

      – Да что ты! Как же я мог?

      Егор всхлипнул, но уже как-то размягченно. Сам придвинулся еще на полшага. Лицо его было на одном уровне с адмиральским эполетом. Крузенштерн взял в ладони его маленькие холодные пальцы.

      – Я ведь знаю, как это горько… Наверно, сперва хотелось уйти куда глаза глядят, корпус бросить навеки… Так ведь?

      Егор кивнул. Но вдруг сказал без жалобы, тихо, но жестко:

      – Но теперь не хочу. Я стану офицером.

      Крузенштерн печально улыбнулся:

      – И думаешь: только получу офицерский чин – и тут же вызову этого Фогта на дуэль…

      Егор опять вскинул ресницы, но сразу набычился:

      – Да. Вызову.

      – Ну, что же, вызови, коли будет охота… Но кажется мне, ты к тому времени поймешь: не стоит он того… – Крузенштерн опять говорил то, чего говорить не следовало по законам дисциплины. Зато ладонь Егорушки теплела. – К тому же сей Фогт и без этого наказан уже порядочно. И к роте более не вернется.

      Егор шмыгнул носом. Так же, как после долгих слез, успокаиваясь, шмыгают все дети. «Слава Богу», – подумал Крузенштерн и сказал:

      – На дуэлях люди головою рискуют, а это ни к чему. Если уж отдавать жизнь, так за большое дело, за отечество. За людей, которых защищаешь. Обещай это. Хорошо?

      Егор посопел опять и ответил шепотом:

      – Хорошо…

      – Молодец… Тебе худо пришлось нынче, но уж коли так случилось, запомни это не ради одной обиды. Станешь капитаном, будешь командовать многими людьми. Капитан в море – он один царь и Бог над всеми, кто на корабле. Не чини тогда людям жестокостей, помни, как горька несправедливость и боль… И на меня не сердись, ладно?

      Егор смотрел теперь прямо:

      – Я не сержусь, ваше превосходительство. Честное слово.

      – Не надо «превосходительства». Мы ведь не по службе тут беседуем. Иван Федорович я… Сколько тебе лет-то, Егор?

      – Десять с половиною, ва… Иван Федорович.

      – Годы быстро бегут… Ох как быстро, Егор. Будет когда-нибудь у тебя свой корабль, пойдешь вокруг света. И забудешь, как звали тебя Мышонком… – И встревожился адмирал: – А почему так зовут? Уж не обижают ли товарищи?

      «Если и обижают, не скажет», – подумал он.

      Но Егор Алабышев улыбнулся по-хорошему. И сказал смущенно, однако без досады:

      – Это не для обиды так прозвали. Когда все балуются или гуляют, я с книжкой люблю сидеть. Ребята говорят: «Шуршишь, как мышонок в углу…» А потом просят рассказать,