Бородавки святого Джона. Инна Бачинская

любили друг друга под Вивальди…

      Валерия и Вивальди навсегда связаны…

      Он пил коньяк и слушал музыку. Легкий сквознячок колебал длинные языки пламени. Трещали свечи, оплывал пахнущий лавандой воск, и ему казалось, что свечи плачут.

      Валерия… Он не ожидал от себя такого сильного чувства! Спустя год после случайного мимолетного знакомства он встретил ее в городе, в кафе, куда заглянул на ходу. Она сидела у окна, глубоко задумавшись, рассеянно смотрела на улицу. И что-то дрогнуло в нем – она была поразительно красива! Он не сразу вспомнил ее имя… Валерия! Чудное имя. Светлые волосы, тонкие черты, печаль и тайна. Да, да, именно тайна. Человек давно уже не представлял для него ни малейшей тайны, а тут!..

      Он пил кофе, любуясь, поглядывал на нее, он был уверен, что она ждет мужчину. Любовника. Ему было интересно, кто он, этот счастливчик. Но никто так и не появился. И тогда он подошел к ней…

      Он влюбился как мальчишка. Он стал безумен. Он забрасывал ее подарками. Они танцевали под Вивальди при свечах, а потом он относил ее в постель… Он помнит ее смех… Она всегда смеялась. Запрокидывала голову и смеялась. Нежность, тонкость, тайна…

      Не было ничего этого! Но он понял, это слишком поздно.

      Ее словечки… полуприличные, просто неприличные, она была цинична, бесстрашна и бесстыдна, что составляло странный контраст с ее лицом… ликом святой. Святая блудница. Что возбуждало его безмерно.

      Внешность святой и сердце торговки, вот что такое была его возлюбленная. «Куртизанка», – однажды подумал он, и еще подумал, что с такими легко…

      Он читал ей стихи. Как же без стихов! Любимым полагается читать стихи.

      …Никакого мне не нужно рая,

      Никакая не страшна гроза —

      Волосы твои перебирая,

      Все глядел бы в милые глаза.

      Как в источник ясный, над которым

      Путник наклоняется страдой,

      Видя с облаками и простором

      Небо, отраженное водой…[2]

      Она слушала, не сводя с него сияющего взгляда, а он думал, какое счастье, что ей это доступно, несмотря ни на что…

      Она была жадной, его подруга, жила взахлеб, не обременяя себя химерами. И с ней, такой жадной, бессовестной, полной веселой злости, он казался себе молодым и дерзновенным, его обычная осторожность изменила ему.

      – А твой муж? – спросил он однажды.

      – Ничтожество! – ответила она жестко, и он отвел глаза.

      – Выходи за меня, – сказал он как-то полушутя-полусерьезно, испытывая непонятную робость.

      Она рассмеялась, что задело его.

      А потом он увидел ее с другим и почувствовал такую боль, что потемнело в глазах. Ему бы бежать, поставить точку, развязаться, но было поздно, наверное.

      Он становился постылым и чувствовал это: она скучала и откровенно грубила. Он стал следить за ней, устраивать сцены ревности.

      Он помнит, как она кричала… Святая превратилась в фурию! Она выплевывала непристойности, а он подыхал от похоти!

2

Георгий Иванов.