Осколки под стеклом. Евгения Мелемина

уже не пришлось – музыку мать одобряла. Просила спеть Высоцкого и что-нибудь русское печальное.

      В кровь истерзанные струнами пальцы через полгода превратились в пластик. Боль ушла, и о былых мучениях напоминали только темные от крови нейлоновые струны.

      Невысокую девчонку с яркими печальными глазами и с гитарой в зеленом брезентовом чехле скоро узнал весь двор. Потом – улица. Дальше – больше. Среди тонкошеих и обдуманно накрашенных подруг она со своей гитарой казалась неуклюжей и серенькой. Раньше бы это ее расстроило, а теперь было все равно. Произошло давно ожидаемое чудо – в ее слова, написанные на линованных листочках, вслушивались в глубокой тишине, их просили повторять и обдумывали, опустив глаза. Каждый думал о своем, и бутылка портвейна на сером асфальтовом полотне просто добавляла понимания.

      Ее волосы пропахли дымом, голова болела все чаще, а голос сел. Мать сначала косилась опасливо, а потом устроила первый скандал – страшный, с битым стеклом, с намотанными на руку волосами и отборным матом.

      Исправлять уже ничего не хотелось – ей было хорошо и так, среди своих, слушающих ее песни и опускающих глаза, чтобы обдумать и понять.

      – А потом появился Игорек. Он из разряда… «Не могу покинуть мамочку, о ангел!» – в трубке раздался тихий смех. – Моллюск душевноозабоченный. Ненавижу таких.

      – Он ничего не говорил о твоих стихах, – задумчиво сказал Крис, глядя в волчий желтый зрачок свечи.

      Трубка долго молчала, неровно и сухо дыша.

      – А зачем ему было о них знать? – зло спросила она. – Посмеяться? Оценить? Сказать, что слишком мрачно? Предложить «капустки» из карманов? Что ты хочешь – концерт или байксъезд…

      – К кому мне пойти? – спросил Крис.

      – К нему, – через долгую паузу сказала трубка. – Мы поступили с ним плохо. Он же глу-упенький, ма-аленький… как собачка. А мы его ногами. Жалко.

      – Да, – сказал Крис. – Жалко… Но главное – не добили. Иначе не дозвонилась бы ты до меня.

      – А была идея, – беззаботно сказала трубка. – На рельсы и до первой электрички. Иначе маме настучал бы…

      – Что ему сказать?

      – Скажи… что я прошу прощения.

      Крис подтянул к себе большой белый лист, набросал несколько значков. Белесый туман в зеркале напротив начал приобретать очертания девичьей фигурки.

      – И мне станет легче, – выдохнула трубка. – Я ведь собиралась жить дальше…

      – Как ты умерла? – спросил Крис уже просто ради интереса, а не для того, чтобы заполнить форму.

      – Мне сделали укол, – оповестила трубка тем же самым удивленным голосом. – Нашли пьяную… сначала в милицию. Потом зачем-то в больницу. И там усыпили. Или… или я еще проснусь?

      – Нет, Стелла, – сказал Крис. – Не проснешься. Иди, отдыхай. Таким, как ты… у нас мягко стелят.

      Повесив трубку на рычаг, он поднялся на ноги, стряхнув с себя все признаки перевоплощения.

      Высокий, помрачневший, долго ходил по квартире из комнаты в комнату, темными страшными глазами глядя в