Стихотворения Эдуарда Губера…. В. Г. Белинский

еко уедешь; но дело в том, что без таланта нельзя и двинуться, нельзя сделать и шагу, и без него ровно ни к чему не служат поэту ни наука, ни образованность, ни симпатия с живыми интересами современной действительности, ни страстная натура, ни сильный характер; без таланта все это – потерянный капитал. Но в чем же состоит талант? – В непосредственной способности поэтически воспринимать чувством впечатления действительности и воспроизводить их деятельностью фантазии в поэтических образах. Заметьте: непосредственной, то есть такой способности, которую размышление и мысль вообще может развивать и усиливать (а иногда заглушать и ослаблять), которую дает природа, а не размышление, не мысль. Итак, эта способность есть счастливый дар природы, составляет свойство, качество личности, но не заслугу с ее стороны, так же как красота не составляет заслуги женщины. Чувство есть один из главнейших деятелей поэтической натуры; без чувства нет ни поэта, ни поэзии; но тем не менее можно иметь чувство, даже писать недурные стихи, насквозь проникнутые чувством, – и нисколько не быть поэтом. Вы знаете романс Мерзлякова – «Велизарий», начинающийся стихом:

      Малютка, шлем нося, просил?

      Вы знаете песню Мерзлякова: «Среди долины ровныя»? Разве в них нет чувства? Напротив, очень много; а между тем обе эти пьесы, особенно последняя, теперь больше смешны, нежели трогательны. То же самое можно сказать почти обо всех произведениях наших старинных поэтов, особенно карамзинской эпохи. Вспомните или перечтите пьесы: «Выйду я на реченьку»; «Раиса»; «Пой во мраке тихой нощи»; «Кто мог любить так страстно»; «Мы желали – и свершилось»; «Доволен я судьбою»; «Веют осенние ветры»; «Видел славный я дворец»; «О любезный, о мой милый»; «Без друга и без милой»; «Куда мне, сердце страстно»; «Что с тобою, ангел, стало»; «Стонет сизый голубочек»; «Ах, когда б я прежде знала» и пр[1]. Все они в свое время считались образцовыми произведениями поэзии, восхищали целую эпоху; их читали, пели, покупали книгами, списывали в тетради; все они написаны людьми с душою и сердцем и проникнуты чувством, – а между тем забыты теперь и смешат нас, как парики и фижмы. Что сгубило их? – То, что для поэзии мало одного чувства, а нужен прежде всего талант. Стало быть, у авторов этих пьес не было таланта? – Напротив, был талант, и еще замечательный, но талант чисто беллетрический и почти вовсе не поэтический. Выразить хорошими, по своему времени, стихами какое-нибудь ощущение или чувство – еще не значит быть поэтом. Державин составляет исключение из наших старинных поэтов. Многие его пьесы страшно сухи и скучны, потому что в них, кроме реторики, нет ничего, и потому теперь нет никакой возможности читать их; но у него же есть много пьес, которые теперь устарели по языку, местами не чужды реторики, словом, заключают в себе большие недостатки; но эти пьесы и теперь нисколько не смешны, потому что сквозь их старинную форму, сквозь их недостатки проблескивают, как яркая молния среди мрачной ночи, красоты генияльные. У Державина есть пьесы, которые местами и теперь можно читать с живейшим восторгом, с истинным наслаждением, и есть другие, которые и в целом прекрасны. Что же дало Державину такое огромное преимущество перед всеми поэтами его времени и даже явившимися после него, когда уже язык русский сделал большой шаг вперед? – Непосредственный талант творчества. Поэзия Державина исполнена проблесков художественности, и если художественный элемент не мог освободить его от реторики и сделать его поэтом вполне, – причина этого не недостаток, не слабость таланта, а время, в которое Державин жил и которое не допустило развиться в полноте его громадному, великому таланту. Художественный элемент, проглянув в поэзии Державина, надолго скрылся вовсе из русской поэзии. Карамзин, Нелединский-Мелецкий и особенно Дмитриев и Озеров много сделали, чтоб приготовить и угладить дорогу для торжественной колесницы поэзии; но поэтами они не были, – они были только даровитыми и блестящими беллетристами в области поэзии. Явился Жуковский – и оплодотворил почву русской поэзии семенами романтизма. Но тут заслуга состояла больше в расширении круга содержания для русской поэзии, доселе страдавшей скудостию содержания и поневоле прибегавшей к реторике, нежели в создании образцов художественности. Впрочем, и с этой стороны в лице Жуковского русская поэзия сделала значительный шаг вперед. Его стих своею отделкою далеко оставил за собою стих Державина, Дмитриева, Озерова и, сверх того, отличался оригинальностью, силою, упругостью. Собственные его произведения, особенно патриотические (и преимущественно «Певец во стане русских воинов»), принадлежат больше к области красноречия, нежели к области поэзии, и поэтому представляют собою ложные образцы поэзии, которые никаким образом не могут быть даже и сравниваемы с лучшими пьесами Державина, хотя и далеко превосходят последние со стороны языка и вообще технической отделки. Художественные переводы Жуковского (особенно из Шиллера, каковы: «Орлеанская дева», «Торжество победителей», «Жалобы Цереры» и многие другие) относятся к пушкинской эпохе русской поэзии. Почти в то время, как Жуковский начал вносить романтику в содержание русской поэзии, – Батюшков начал возводить ее до художественности в форме. Талант Батюшкова гораздо меньше таланта Державина, но, мимо всяких сравнений, это был замечательно сильный талант. Благодаря услугам,

1

Стихотворения «Раиса» («Во тьме ночной ярилась буря…»), «К соловью» («Пой во мраке тихой нощи…»), «Прости» («Кто мог любить так страстно…»), «Мы желали – и свершилось», «Осень» («Веют осенние ветры…»), «Песня» («Доволен я судьбою…») – Н. М. Карамзина; «Видел славный я дворец…», «Что с тобою, ангел, стало?..», «Стонет сизый голубочек…» – И. И. Дмитриева; «Выйду ль я на реченьку…» – Ю. А. Нелединского-Мелецкого.