Гнездо фениксов. Стасия Полецкая

всех стран планеты в Единую Земную Федерацию. Запрет на оружие на законодательном уровне. Искусственно выращиваемые яйца и мясо… Излечение чего угодно при помощи компьютерных технологий. Одно только «но»: как только человек изобретал лекарство от одной болезни, природа подбрасывала ему новые. Теперь человечество стало здоровее: просто потому, что все, кто был неполноценен и болен не выжили.

      – А ты жесток, – заметил Черкешин. Терёхин пожал плечами.

      – Я говорю от лица природы, а ей, честно говоря, порядком плевать на нас. Как человек, я люблю всех и сочувствую всем. Но моего сочувствия мало… – задумавшись, Терёхин взглянул в окно. В его густой черноте вдруг, как искры в потухшем костре, вспыхнули два жёлтых глаза, и тут же погасли.

      – Был бы ты осторожнее, когда сюда ходишь, – сказал Терёхин, опомнившись. – Волки… Пока ещё никого не задрали, но один их них на днях прокусил ногу моему посетителю.

      Черкешин сделал неопределённый жест рукой.

      – Плевать…

      В глазах Терёхина промелькнуло беспокойство.

      – Так что ты намереваешься делать?

      – Не знаю… – прошептал тот. – Домой нельзя. Без денег там нечего делать…

      На движущихся фотографии мелькали тысячи лиц из прошлого – лиц, которые ушли во мрак опустившейся на Землю вселенской ночи. Они радостно улыбались в кадр, держа на ладони искусственные яйца, демонстративно бросали в большую яму пистолеты и автоматы, целовались… Черкешина передёрнуло. Он помнил, что в двадцать втором веке чувства было принято выворачивать наизнанку. Двадцать третий, вновь столкнувший человечество лицом к лицу с необходимостью выживать, водворил на трон строгую мораль, касавшуюся любви, ненависти, дружбы и чести. СМИ яростно насаждали в массах культ матери: миру с плотностью населения полчеловека на один квадратный километр, нужны были дети. Много детей.

      – Ты знаешь, – вдруг признался Черкешин своему другу, – мне иногда кажется, что я ненавижу женщин.

      III

      Михаил Черкешин был журналистом из международного агентства «Куросио», названного так по настоянию начальника-японца. Он был последним человеком, который сознательно относил себя к какой бы то ни было национальности: ведь для национальности нужно, чтобы очень большое количество люде носило её характерные признаки вроде традиций, ценностей или религии. Когда же численность народа, к которому ты принадлежишь не превышает сотни, очень трудно с твёрдой уверенностью сказать: «Я русский» или «Я японец». Что это значит: «я японец»? То, что в нескольких километрах от меня, условного Мацуо Басё, живёт условный Кобаяси Исса, который пишет мне письма иероглифами и тоже любит сасими? Вероятнее всего, в таких условиях вы почувствуете себя всего лишь одиноким странником на заброшенной земле, путешествующим в поисках себе подобных. Каждый теперь сам определял, кто он, каким традициям следовать и во что верить. Храмы стояли открытыми, и случалось, что путешественники в чалме осеняли