Питер. Шимун Врочек

Иван поднял руку, дотронулся до Катиной щеки, провел вниз. Почувствовал, как она дрожит. – Ты хорошая. Пашка тоже хороший, только дурак.

      – Почему я такая невезучая, а? – Она смотрела на него снизу вверх, словно действительно ждала, что Иван ответит.

      Иван вздохнул: «Не умею я утешать».

      – Брось, – сказал он. – Ну… хватит. Твоя судьба где-то рядом, Пенелопа. Я уверен.

      Она хмыкнула сквозь слезы:

      – Придурок ты, Одиссей. Бабья погибель. Это я сразу поняла, как только ты на станции появился.

      К черту правила! Иван протянул руку, обнял Катю за талию, притянул к себе. Прижал крепко, чувствуя какую-то опустошающую нежность. Это все равно остается – сколько бы времени не прошло.

      – Все. Будет. Хорошо.

      – Красивый ты, – сказала Катя развязно. – А Таня твоя молодец. Другие все суетились, а она себе королевой. Молодец. Так и надо. Вот ты и попался, – она вдруг сбросила эту манеру. – Смотри. Будешь Таньке изменять – я тебе сама яйца отрежу. Вот этими самыми ножницами. Понял, Одиссей?

      – Понял, – сказал Иван. Прижал ее и держал крепко, чувствуя, как уходит из Катиного тела дрожь. Ее груди уперлись ему в солнечное. Иван выдохнул. Женщины. Голова слегка кружилась – от усталости, наверно. Красный свет казался чересчур резким.

      «Все, пора на боковую. Только…»

      – Знаешь, зачем я ходил… – начал Иван.

      Тут в палатку вошел Пашка. Не глядя на них, угрюмо прошествовал к столу, поднял бочонок с пивом, буркнул: «Звиняйте, забыл». И вышел в дверь мимо остолбеневших бывших любовников.

      – Ну, пи…ц, – сказал Иван, глядя вслед исчезнувшему за порогом другу.

      Катя посмотрела на него, на его растерянное лицо и вдруг начала хохотать.

      Иван вышел из медчасти, забрав только сумку и автомат. Все остальное снаряжение осталось там – для санобработки. Иван поморщился. От сумки ощутимо воняло жженой резиной. Сейчас бы раздобыть воды, умыться, почистить автомат и спать. Впрочем, лучше бы сразу спать. В глазах резь, словно от пригоршни песка. Тяжесть в голове стала чугунной и звенящей, как крышка канализационного люка.

      Впрочем, еще одно дело.

      – Пашка! – начал Иван и осекся. Рядом с палаткой уже никого не было. Обиделся, наверное.

      – …в некотором роде это ответ на знаменитое высказывание Достоевского: широк русский человек, широк! Я бы сузил.

      Иван остановился, услышав знакомый голос.

      Выглянул из-за угла палатки. Возле искусственной елки, увешанной самодельными игрушками и даже парой настоящих стеклянных шаров, сидела компания полуночников. Дежурную гирлянду на елке не выключали – цветные диоды энергии жрали минимум, а света для ночной смены вполне хватало. И посидеть, покурить и почитать. И даже перекусить, если придется.

      – Вот что получается. Мы сузили свой мир, – говорил пожилой грузный человек с черной растрепанной бородой. – До этого жалкого метро, до живых – пока еще! – станций. А ведь это конец, дорогие мои. На поверхности нам жизни нет и, боюсь, больше не будет. Так называемые «диггеры» – самая у нас опасная профессия после…

      – После