Песнь теней. С. Джей-Джонс

сестры, а она благодарно отошла в сторону жарить лук.

      Мама с отвращением фыркнула:

      – Только не это снова.

      Они с Констанцей были на ножах с тех пор, как я их помню, и их пререкания стали таким же привычным фоном, как гаммы, которые репетировал Йозеф. Даже папе не удалось их примирить, поскольку он всегда прислушивался к матери и не спешил принимать сторону жены.

      – Не будь я уверена в том, что тебе, занудной гарпии, уготован комфортный насест в Аду, я бы молилась о твоей вечной душе.

      Констанца шлепнула ладонью по столу, заставив письмо – и всех нас – подпрыгнуть.

      – Как ты не понимаешь, что я пытаюсь спасти душу Йозефа? – закричала она, брызгая слюной.

      Мы были ошеломлены. Несмотря на свою раздражительную и вспыльчивую натуру, Констанца редко выходила из себя. Она была по-своему последовательной и надежной, как метроном, шагающий туда-сюда в интервале между пренебрежением и презрением. Наша бабушка была устрашающей, а не пугливой.

      В моей голове раздался голос брата. «Я здесь родился. Я должен здесь умереть».

      Я небрежно бросила лапшу в кастрюлю и ошпарилась брызгами кипятка. Из глубин памяти всплыл незваный образ угольно-черных глаз на лице с резкими чертами.

      – Девочка, – хриплым голосом промолвила Констанца, глядя на меня в упор. – Ты знаешь, какой он.

      Я ничего не ответила. Мы с Кете продолжали готовить. Гробовую тишину в кухне нарушало лишь бульканье кипящей воды и шипение поджаривающегося лука.

      – Что? – спросила мама. – Что ты имеешь в виду?

      Кете посмотрела на меня искоса, но я как ни в чем не бывало растягивала spätzle и бросала лапшу в сковороду с луком.

      – Да о чем ты говоришь, ради всего святого? – спросила мама. Она повернулась ко мне. – Лизель?

      Я знаком попросила Кете принести мне тарелки и начала накрывать на стол.

      – Ну? – усмехнулась Констанца. – Что скажешь, девчушка?

      «Ты знаешь, какой он».

      Я подумала о беспечных надеждах, о мольбах, которые я бросала в темноту, будучи ребенком, – мечтах о красоте, признании, похвале, но ни одно из них не было таким лихорадочным и отчаянным, как желание, которое я загадывала ночами, пронизанными надрывным плачем моего братика. Кете, Йозеф и я – мы все в детстве заразились скарлатиной. Кете и я были постарше, а Йозеф – совсем еще младенцем. Для меня и сестры худшее осталось позади, а вот брат, переболев, стал другим ребенком.

      Подменышем.

      – Я точно знаю, кто мой брат, – тихо сказала я, обращаясь больше к себе, нежели к бабушке, и поставила перед ней тарелку, наполненную до краев лапшой и луком. – Ешь.

      – Тогда ты знаешь, почему Йозефу следует вернуться, – сказала Констанца. – Почему он должен прийти домой и жить.

      В конце концов, мы все возвращаемся.

      Подменыши не отходят далеко от Подземного мира; без него они чахнут и исчезают. Мой брат мог находиться за пределами досягаемости Эрлькёнига лишь благодаря силе любви. Моей любви. Моя любовь дарила ему свободу.

      Затем