Крионист. Лори Лютер

к тому же. Я бы и сам потусовался на таком судне.

      Вторая картина несколько проще. Тут уже нет каких-то особых деталей, нет такого глубокого смысла. Репродукция «Греха» висит у меня напротив дивана, именно её я вижу перед тем, как закрыть глаза. Там всё просто: принявшие обет безбрачия сношаются через решётку. И всё же мне нравится эта картина, она показывает, что ничто животное нам не чуждо. Мне смешно оттого, что некоторые люди пытаются это скрыть.

      Я отворачиваюсь от картин, смотрю на экран смартфона и вижу, что автобус близко. Россиянин уже сидит в коридоре и облизывается. Помалкивает, наконец-то.

      – Пока, шерстяной, – говорю я ему.

      Он отвлекается от своих процедур, недоброжелательно смотрит на меня. Я выхожу и закрываю за собой дверь.

      Когда я появляюсь в лаборатории, Эд уже сидит за столом и хмуро листает какие-то брошюрки. Я кидаю пальто на вешалку, переодеваю обувь и убираю кеды в шкаф, чтобы чистюля Хантер их не заметил и не начал звереть оттого, что я не оставил обувь в коридоре. Накидывая халат, я спрашиваю:

      – Привет, Эд. Что ты там изучаешь?

      Эд приветственно машет, лицо его чуть проясняется, я подхожу ближе и протягиваю ему руку. Он неуверенно просит:

      – А можешь руки помыть?

      Я удивляюсь его щепетильности, но, поскольку, в сущности, он прав, я не возражаю, подхожу к раковине и тщательно мою руки. Затем снова подхожу к нему, и он, не смотря мне в глаза, коротко пожимает поданную мной руку, а потом вновь склоняется над брошюркой, которая отказывается задрипанной инструкцией по подготовке отчётов.

      – Эльвира сказала, надо делать отчёт по вчерашнему криопациенту, – объясняет он.

      Я плюхаюсь на диван.

      – Отчёты эти, чёрт бы их побрал. Рано ещё отчёты делать, на окончательное хранение номер шесть уйдёт ещё только через неделю, когда температура достаточно опустится.

      Эд поворачивается ко мне.

      – Не богохульствуй! – серьёзно приказывает он. Затем добавляет намного тише: – Пожалуйста…

      Я вопросительно смотрю на него. Меня даже немного радует то, что у него наконец-то прорезался голос. И всё же то, что он сказал, озадачивает меня.

      – Ты серьёзно?

      Он всё смотрит на меня, не менее удивлённо, чем, наверное, я на него.

      – А что? – спрашивает он.

      – Ты такой набожный? – задаю я прямой вопрос. – Никогда не слышал, чтобы кого-то смущало упоминание чёрта. Даже сейчас мне становится смешно оттого, что я просто говорю тебе это.

      У меня действительно предательски расползается по лицу улыбка, потому что я только что нашёл у коллеги слабое место и лишний повод подтрунивать над ним в моменты скуки, а Эдик начинает смущаться, поэтому я всё же перевожу тему, отметя у себя в голове, что после работы мы вряд ли будем сидеть у меня дома за кружечкой пива – ему точно не понравятся мои картины. Как они вряд ли