Дядя Катя, или Сон в зимнюю ночь. Александр Пиралов

жадно заглатывать все еще теплый воздух…

      – И как нам теперь быть?

      Вопрос застал меня врасплох, поскольку я пока не уточнил для себя место Жанны в этой раскладке и сейчас усиленно пытался определить его, а чтобы она ничего не поняла, глупо спросил:

      – А что?

      – Как что? Так ведь она теперь на порог меня не пустит.

      Жанна, похоже, читала мои мысли.

      – Ну, нет… Ты плохо знаешь бабушку.

      Сказав это, я почувствовал, что сейчас, в эту минуту между нами троими затягивается узел, который не разрубить ни одному мечу. А Жанна уже сидела рядом, обняв меня за плечо:

      – Мне не нравится, что портрет, на котором она изображена обнаженной, висит над твоим изголовьем…

      Она неожиданно перескочила на другую тему, хотя и смежную, однако гораздо более сложную, и я уже вообще не знал, что сказать.

      – Почему?

      – Неужели не понимаешь?

      Понимать-то я понимал, только хотелось знать, что думает Жанна.

      – Мне кажется, портрет странным образом влияет на тебя, – наконец сказала она. Твоя бабушка очень хороша, гораздо лучше меня. И я чувствую это на себе. Мы давно уже как бы жених и невеста, но ты ведешь себя со мной совсем не так, как следовало бы жениху.

      – А как следовало?

      Это была уже фальшь. Объяснения не требовались. С того самого дня, когда я подсматривал за ней, купающейся в саду, мое отношение к давно повзрослевшей купальщице оставалось платоническим, и я скорее служил ей, как средневековый рыцарь… А ее робкие попытки привнести в наши отношения элементы чувственности почти не находили у меня отклика.

      Я не понимал самого себя, поскольку девушки все сильнее волновали меня, но это было скорее какое-то отвлеченное, абстрактное волнение, которое никак не переходило на конкретный объект. И самое ужасное в том, что мне не с кем было этим поделиться. Отец, давно бросив альтистку (уже с ребенком), жил у арфистки, которую тоже умудрился обрюхатить, и встречался со мной крайне редко, чаще всего в процессе регулирования с бабушкой финансовых вопросов, связанных с моим содержанием. Он был жуткой занудой, раздражал меня, а чтобы обсуждать с ним темы повышенной деликатности, не могло быть речи вообще.

      – Как? – переспросила Жанна. – Ну хотя бы поцеловать меня сейчас.

      Я взял ее за плечи и поцеловал в обе щеки, а потом чмокнул в губы. Неловко, тушуясь, словно делал нечто такое, чего можно было стыдиться. Я и на самом деле жутко стыдился…

      – Расстегни мне пуговицы на блузке, – сказала она, взяв меня за руку и подняв ее к своей шее.

      Я неловко справился с верхней пуговицей, чувствуя, как в моей груди поднимается какая-то странная волна, жгучая и хмельная, и тут услышал голос бабушки:

      – Катя! Ужинать…

      Я заметил, как изменилась в лице Жанна. Она умела держать эмоции в узде, но сейчас это было выше ее сил.

      – Не уходи!

      – Не могу, я должен…

      – Прошу тебя.

      Казалось, эту минуту она ждала едва ли не всю жизнь… А я, напротив, вдруг почувствовал облегчение, словно снял с плеч