Женщины. Поэма. Олег Филипенко

меня ругать

      не стал никто, и я улегся спать

      счастливый и такое облегченье

      на сердце испытал, как никогда

      еще, пожалуй, в жизни. Стекла вскоре

      отец мой вставил, и забылось горе.

      Но мне друзья шепнули, кто, мол, сдал

      меня учительнице – Паша Серебрянский.

      И вот поступок мелкий, хулиганский

      112

      с приятелем я совершил: сперва

      мы дома у него конфет с ликером

      наелись до отвала, и с задором

      решили Пашке бошку оторвать

      за то, что предал… Пашу на продленке

      мы встретили у школы, я по лбу

      бедняге дал, да так, что об трубу

      он водосточную ударился… Силенки,

      конечно, были не равны, и нам

      с дружком гордиться нечем было. Срам.

      113

      Я помню во дворе стволы акаций

      толстенные, беленые как след

      известкою. Деревьям много лет

      уж было. И одно из них, признаться,

      мне мило до сих пор тем, что в его

      могучей кроне прижилась омела.

      По осени листва его желтела,

      редела, осыпаясь, и, легок,

      кружился лист последний прямо в лужу.

      Омела ж зеленела. Даже в стужу,

      114

      когда на обнаженных ветках снег

      уже лежал, и зябко две вороны

      расчесывали перья внутри кроны,

      а я глядел в окно на них, чтоб век

      тяжелых не сомкнуть – так надоела

      мне математика, – кустарник-паразит,

      чуть припорошен снегом, летний вид

      имел всегда: так сочно зеленела

      на нем листва, что я вдруг вспоминал

      деньки в июле и по ним скучал.

      115

      Еще я помню, как на перемене

      весной блестящей рвали мы с ветвей

      акации, забравшись кто быстрей

      на школьную ограду иль строенье,

      стоящее впритык к ограде, кисть

      цветков душистых белых – их мы ели,

      был сладким вкус их, приторным; имели

      в том лазанье еще одну корысть:

      пред девочками ловкостью на крыше

      гордились мы; и каждый лез повыше.

      116

      В те годы в первый раз, открыв тетрадь

      линейную и промокашку сдвинув

      в сторонку, стул к столу чуть-чуть придвинув,

      уставился на чистую я гладь

      листка с полями красными, немножко

      задумался, от ручки колпачком

      коснувшись губ, и застрочил легко.

      «Зима, – писал, – как белая дорожка…»

      И первый стих за несколько минут

      закончил я. И начал новый труд.

      117

      Чернильной ручкой я писал. Ах, ручки

      чернильные, с раздвоенным пером!

      Давай одну заправим. Что ж, берем —

      но только осторожно, чтобы взбучки

      не получить от взрослых, – на столе

      мы баночку с чернилами – должны быть

      чернила фиолетовыми, – ты бы

      заправил даже красными, но нет,

      нельзя, – откручиваем крышку,

      что