Не плачь, казачка!. Нонна Мордюкова

и, подкладывая в огонь шляпки подсолнуха, внимательно слушал мой рассказ. Я чувствовала, что он для них как глоток воздуха. Рассказала все подробно.

      – Остынет, ешь, – напомнил Щорс.

      – Неужели? – глянула я на него с укором: дай, мол, все выложить, тогда и поем.

      Когда замолкла, старший тихо произнес:

      – Шура Князева – это моя дочь.

      – Товарищ Князев – заместитель начальника партизанского отряда, а товарищ Александров – начальник партизанского отряда взамен убитого Дементьева, – пояснила мне мама.

      Мы надолго замолчали.

      Была уже глубокая ночь, когда Александров мне предложил:

      – Хотите, я вас поучу стрелять из пистолета?

      – Ой, хочу, конечно!

      Не поймешь этой войны: где люди прячутся разумно, а где в темноте, хоть глаз коли, выходят на волю и начинают вовсю стрелять. Но как знать, кто стреляет в степи и кому это нужно?..

      – Мам, можно, возьму твой платок?

      – Куда ты? Холодно ведь.

      Я все же надела мамин белый шерстяной платок, повязав его вокруг лица, зная, до какой степени прикрыть подбородок.

      Вышли. Он в белом полушубке, без шапки. Что-то долго бурчит про то, как я должна действовать. Дал мне пистолет, не отрывая своей руки, которую держал лодочкой под моей.

      – Учти, будет большая отдача… Нажимай!

      Я легонько отстранила его и, взявшись двумя руками, направила пистолет в небо.

      – Курок нашла?

      Вместо ответа – выстрел. Отдача действительно была чувствительная, но я удержалась.

      – Ну как?

      – Это несложно, ведь главное – попадать в цель.

      – Правильно. Хочешь еще?

      – Хочу.

      Я стрельнула еще раз. Тут вышла мама.

      – Нехорошо это, Владимир Иванович. Нонка, и ты тоже как дитя.

      Мама ушла, и Александров забрал у меня оружие.

      – Скажите, сколько вам лет? – вдруг спросил он.

      Первый и последний раз в жизни я неправильно назвала свой возраст. Вытянувшись, я стала как будто повыше и посолиднее и вместо своих шестнадцати произнесла:

      – Семнадцать…

      Мама собрала им что-то в дорогу.

      – Пора, – сказал Князев.

      И они ушли.

      Мой топчан стоял возле окошка. Отсюда я смотрела на степь, на небо… Вот и тогда я смотрела на них, как они быстро пошли, но не по дороге, а сразу куда-то вбок. Вся стая собак ринулась за ними, но тихо, как будто знали, что наших гостей надо тихо провожать. Скоро все кончится… И мы не будем прятаться. Но тут у меня екнуло под ложечкой: а они-то куда? И когда теперь придут?

      Проснувшись рано утром, я увидела, что они оба спят на полу рядом с детьми… Мама шепнула: «По всей степи разъезды…»

      Я села на топчане, оделась – не до сна.

      – Пойду сена насмыкаю корове, – у нас к этому времени по распоряжению Мыцика появилась корова.

      Вышла я к копне, только взяла в руки вилы, вижу – разъезд, и солидный, обмундированный как надо. Повернулась к скирде, смыкаю сено, а сама как завою песню: «Чайка смело пролетела над седой волной…» Не тут-то