Не плачь, казачка!. Нонна Мордюкова

пошли встречать стадо. Каждая корова привыкла, войдя в станицу, идти без пастуха сразу к себе в калитку. Немцы выбирали «по вкусу» коровье вымя и сопровождали коров. Как хозяйка подоит, они жестом просили налить себе в котелки. К моей подружке Ольге Макаренко корова пришла без немца. Мать скоренько загнала корову за сарай и стала поспешно доить… «Пу-ук», – услышала она, обернулась, а за спиной сидит немец на бревне и смеется: «Генуг, мама, данке шён». Мать продолжала доить. Потом она налила ему в котелок и сказала сердито:

      – Ника́ я тебе не мама. Сыны мои воюют в Красной Армии, пердун проклятый! – плюнула в землю и пошла в хату.

      – Тетя Маруся! – стуча кнутом по калитке, прокричал наездник. – Всем к церкви, на сходку.

      – На схо-одку-у! У памятника, – кричал он дальше, стуча в каждую калитку.

      Сердце екнуло. Так вроде бы наладилось: ишачки, котелки для молока, немцы ходят, не замечая тебя. Что это за незнакомое слово «сходка»? И когда это, интересно, Гришка успел таким громким и деловым стать?

      – Мам, он же комсомолец…

      – Зато отец его и дед бывшие кулаки. Сходите потихоньку, узнайте, что там в парке делается.

      Мы с Ольгой и пошли.

      Видим такую картину: старики в мятых зипунах с Георгиевскими крестами накинули несколько петель на скульптуру Ленина, которая стояла в самом центре парка. Тянули, тянули и дотянулись. Скульптура упала и разбилась. Тут же были заготовлены доски, и деды с двумя парнями стали городить трибуну. Крутился тут же и командовал ими лысый дядько в форме немецкого офицера: «Вот так… Вот здесь повыше».

      – Из наших, – шепчет Ольга.

      – Ага, из ваших, – язвит Васька Зубков.

      – Ну русский же…

      Красив парк при закате солнца. Тем более это даже не парк, а отгороженная и окультуренная часть леса.

      – Смелее, смелее, граждане! – крикнул опять лысый. Он уже орал, стоя на трибуне, держась за свежие доски-перила. Лицо у него было желто-синее. Он был чем-то замучен, наверно, долгонько под полом дома просидел.

      «Граждане» не сразу исполнили его призыв. И лишь когда к тыльной части трибуны подъехала машина с грозного вида подтянутыми немцами, люди, переступая через белые камни, более-менее организовали митинговую композицию.

      – Граждане! – крикнул «наш» еще увереннее, когда с обеих сторон его встали блистательные офицеры в зеленоватой форме. – Мы освободили вас от жидовского большевистского ига! Ваши закрома вновь наполнятся хлебом. Вы свободны и жить будете свободно. Открывайте частные предприятия, артели, лавочки. Мы напишем Ёське Сталину, как вы тут новую жизнь начинаете. Колхозы пока будут, – им невыгодно было распускать колхозы, поскольку брать с общественного места удобнее, – но называться они станут по-другому. К примеру, «Первомайский» – колхоз № 1, «Путь Ильича» – колхоз № 2 и так далее.

      Что-то он еще говорил о новой жизни, о ежедневной прессе, об энтузиазме на работе и приступил к самому главному:

      – А теперь, граждане, вносите