Персонажи (сборник). Вирджиния Холидей

мои глаза и всё замечают.

      Сказать, что интересную я жизнь прожила… И да, и нет. С детишками и мужем, правда, не получилось. Видно, не суждено мне было. И Лидочке не суждено. Но мы не унывали по этой причине – было чем заняться. Лидочка всю жизнь в детском садике нянечкой проработала, на пенсию не хотели ее отпускать. Даже когда болела сильно – шла и нянчила всех, от заведующей до воспитателей младшей группы. Сильная и добрая моя Лида была женщина.

      Почти 50 лет назад мне дали, а я взяла эту мою комнату на Купеческой улице, 41. Как живая, она со мной взрослела – то уменьшалась, то увеличивалась в размерах, иногда стены пульсировали, но чаще успокаивали зрение и сердце. Лидочка жила на другом конце города, в Скворечниках. Мы намеренно не съезжались, а ездили друг к другу в гости. Все лишь с целью изменения картины. И потом, пока в трамвае едешь, увидишь жизнь в красках, будто проживешь и свою, и чужую заново. А иногда вспомнишь что-то очень важное. Я и сейчас частенько иду к остановке, жду трамвая со всеми. Когда он подходит, лезу в карман или сумочку – делаю вид, что ищу что-то. Двери закрываются, я провожаю взглядом трамвай – и каждый раз вместе с ним и все прошлое.

      Отдельный разговор – одно мое воспоминание. Боря тогда помог мне перевезти мой скудный скарб из музейного общежития. Боря – красавец, усач, подавал большие надежды в физике. Только переманили его в столицу вроде бы. Открытки от него приходили, пока он не женился – жена, видимо, запретила ему писать мне. Все фотографии от него у меня хранятся в коробочке: вот он с обезьянкой в Евпатории, вот в Москве на Красной площади. Молодой, здоровый еще. Узнала недавно, что нет его больше. Ну нет и нет.

      Помню, как зашла я первый раз в свои владения, такое радостное чувство охватило меня, до дрожи. Я даже станцевала, притопывая каблучками по деревянному полу. Из двух окошек моего нового пристанища был виден палисадник и большой развесистый клен в нем, вдалеке остановка автобуса, а за ней пустырь. Сейчас, конечно, все по-другому. Вместо пустыря высотки.

      Когда меня не станет, наш дом снесут ко всем чертям. А пока я здесь – не смеют, я ветеран ВО и труда, как-никак.

      В комнате моей был один стул и железная кровать без матраса. До меня здесь жила какая-то старуха. Вроде бы умерла она в 89 лет, мне год остался до этого срока. А тогда мне казалось, что столько не живут, что нет никаких чувств и никакой радости в такой рухляди, поэтому она и ушла на покой. Родственники тут же растащили ее вещи, что-то она еще до того сама раздала соседям. Мне остались облезлые куски обоев вперемешку с газетами на стенах, с темными пятнами на местах когда-то висевших здесь картин. А картин у нее, видимо, было много, в больших рамах и в маленьких, в округлых и квадратных – их контуры читались по засиженным мухами точкам. У кровати этих точек было больше – скорее всего, долго болела. Что это были за картины – портреты ее родственников или ее собственные работы – неизвестно. Я могла расспросить соседей, да не стала, незачем мне тогда было.

      В нашем краеведческом музее я проработала больше 50 лет, а все как один день – календарь только переворачивала, события тяжелые не копила и в себе не держала,