И ничего не происходит. Александр Павлович Зубков

все такая же сумрачная и холодная; надо покупать кисть и красить стены. Дни уходят, улетают; боже, что за жизнь! Как бездарно, в бесконечной хозяйственной толчее проходят суббота, воскресенье; как я ненавижу выходные! Все, весь мир, вся жизнь воспринимается как нечто ужасное, нелепое, тюрьма души; душевная боль, самая настоящая, как будто душу давят, гнут, выкручивают.

      А потом все прошло.

      8

      Но мне еще надо путешествовать в прачечную. Опять наступает воскресенье, день тихо плывет, и вот он преломился, и мне как-то грустно – завтра идти на работу. А сейчас еще какие-то минуты свободы. Но надо собираться и ехать. Огромная сумка собрана и ждет тебя у выхода, в ней – белье для стирки, я должен отвезти это. На наволочках, простынях – бирки, пришитые женой; я сдам это в прачечную, и получу чистое белье, сданное в прошлый раз. А прачечная расположена в Москве, далеко от нас. Вот уже и вечер начинается, темнеет.

      Я собираюсь и выхожу на улицу. Автобус можно ждать долго; не каждый подойдет для моей поездки, а только один, который идет до следующей станции метро.

      Наконец, автобус прибыл; уже и фары включены.

      Прачечная. Очередь. У стенок на стульях с торбами белья сидят люди.

      Входит гражданин в сером пальто, высокий, сутулый, в шляпе, лицо темное и маленькое, худое. Тощий. Вопросительный знак. Он останавливается посредине холла и, в упор глядя на ожидающих, начинает декламировать.

      Я московский озорной гуляка.

      По всему тверскому околотку

      В переулках каждая собака

      Знает мою легкую походку…

      Пауза.

      –Что смотрите, жители? Вы должны мне рупо… рупоп… рукоплескать! Ру-ко-плес-кать! Это Есенин!

      –Выпил, так иди себе, – бормочет толстый мужчина.

      –Ты! Гусь! А ну иди сюда! Я тебя одной… Ну, левой не гарантирую, но правой… натяну!

      Толстый крупный мужчина молчит, женщины посмеиваются в сторонку.

      Сутулый еще раз читает стихи, поворачивается и уходит.

      –Выпил, так иди себе, – говорит мужчина. – Выпил ведь для своего удовольствия, не для других. Так и надо держать в себе свои красоты.

      9

      Через год, в конце осени я нахожу в почтовом ящике квитанцию: перевод на восемнадцать рублей восемьдесят две копейки. Вечером, после работы, я иду на почту и получаю деньги; внимательно прочитав, понимаю – это платеж из солидного издания, оплата за мою статью, которую опубликовал этот журнал. Я радуюсь – вот ведь, опубликовали! – итак, истина, мысль все-таки пробивает дорогу. Я помню, как был пессимистически настроен насчет этой статьи и своего научного будущего; в журнал этот, говорила Лыкова, пробиться трудно. Свой круг. Они за все годы пробиться не могли; она, впрочем, воспринимает опять же все со своей специфической точки зрения (везде кланы, мафия). А вот – вышли две мои статьи в министерском журнале, и будет статья в центральном; нет, не безнадежна жизнь, и не безнадежно стремление человека вверх (в хорошем смысле слова)!

      Ведь