Запах полыни. Елена Пустовойтова

колебалась над землей, позволяя разглядывать каждую пядь до редких, по краю холмов, черноствольных деревьев. Все было так спокойно, что нельзя было и подумать о том, что каждый миг по этой идиллии бесконечной лавиной могут хлынуть всадники, и все окрасится теплой кровью.

      Он застыл, глядя в простор. Всюду было тихо. Только кузнечики звонко трещали, взлетая на воздух.

      Прячась от солнца, прилег под рваную тень черноствольного одинокого карагача, подмяв под себя успевшую высохнуть, но все еще душистую, упругую траву, прикрыл глаза.

      Так жарко и так тихо… И не уходил бы отсюда. Лежал бы, никем не замеченный, пока не вытравилось, не исчезло из памяти все, о чем он никому бы не пожелал помнить…

      И вдруг послышался тихий, но явственный шорох, словно вражеский пластун подкрадывался к нему. Не открывая глаз и не осознавая размера опасности, по давней привычке фронтового человека, всякую минуту ожидавшего смерть, выбросил крепко сжатый для удара кулак.

      Отчаянный визг, так похожий на безысходный плач ребенка, оглушил его, вспугнул тишину. Маленький, с темным пятном по спине, щенок, мелькнув розовостью голого пуза, распластался от него шагах в трех.

      Оглядывая его, дрожащего, с беззащитно повислыми ушами, чувствуя острую жалость и боясь напугать его резким движением, медленно подбирался к нему, приговаривая:

      – Как же ты здесь? Как же ты?.. Экий ты, глупыш…

      Щенок, перестав визжать, но готовый в любой момент к бегству, замер, оглядывая Дмитрия темными бусинами глаз. И лишь тот осторожно прикоснулся к его теплой от солнца вислоухой голове, тут же ткнулся в его ладонь, прерывисто, как ребенок после плача, вздохнув, словно нашел, наконец, надежное для себя укрытие.

      Дмитрий обрадовался забытому в кармане сухарю, завернутому в замусолившийся от долгой носки клочок бумаги, разломил его на части и внимательно наблюдал, как жадно ел кутёнок, заботливо подставляя оброненные им крошки под черную пуговку носа.

      Посадив найденыша за пазуху и звякая шашкой по камням, спустился к бившему у подножья горы роднику, жадно, словно в поцелуе, припал к нему, следя глазами за искрившимися золотыми блёстками бьющих из-под земли фонтанчиков, и долго пил по привычке на запас, ломивший зубы холод, не выпуская из виду щенка, так же как и Дмитрий, припавшего к роднику.

      Глубокое место в реке нашел сразу. Дмитрию нравились местные речки с их чистой, что слеза, водой, каменистыми дном и берегами. Быстро, словно своей поспешностью мог перегнать время, разделся и кинулся в воду. В несколько взмахов пересек невеликую речную глубину и плавал по кругу, зная, что другого купания в его жизни может не быть вовсе. И когда, чуть обсохнув, тянул из-под безмятежно уснувшего щенка сапоги, услышал так хорошо ему знакомое, но такое невозможное, чтобы услышать это сейчас и здесь, мерное попыхивание мотора.

      Дмитрий знал – езда на автомобиле была страстью молодого атамана, который не только лихо ездил, но и собственноручно накачивал воздух в шины и надевал бандажи