Ехал на Птичку Иван Раскоряк. Борис Евсеев

ны, сапоги армейские.

      Идти к автобусу далеко, неудобно. Раньше б оно – все ноги переломал, а теперь легче: здоровенная круглоколесая реклама днем и ночью сыплет искрами, булькает красно-синим газком, автомобильное колесо без конца вертит.

      Клетку волочь на Птичий неудобно, а ничего не поделаешь. Здесь, в Перловке, за нее гроша ломаного не дадут, а там, глядишь, – полторы сотни отвалят.

      Денег у Вани нет совсем. Дома пять сотенных бумажек, на черный день. В кармане – десятка с мелочью: на обратный путь. Туда-то, на Птичку, «за так» ехать придется.

      Но только отъехали – контролеры, мать их. «Гражданин, ваш билет… Как не стыдно государство омманывать. Еще выражается…»

      Тут еще и водитель добавил: «Он не брал, не брал, так прошмыгнул!»

      Ссадили. Ваня потоптался на месте: клетка на дороге, мешок в руке. Автобус – пригородная «трехсотка» – не спеша укатил. Женщина-контролер, румяная до красноты, сквозь заднее стекло все глядела на Ваню. Улыбалась чему-то.

      Невдалеке за навороченной эстакадой – Москва. Вроде рядом, а пешедралом – полчаса.

      Ваня закинул мешок за спину, подхватил клетку, выбрался на Окружную, стал голосовать.

2

      На Птичке по четвергам не так чтоб людно. Основной народ к выходным подвалит. На саму Птичку Иван не пошел. Встал метрах в тридцати от входа. Корм для рыбок продавал долго, почти до обеда. А клетка непроданной оставалась. Да и кроме клетки было еще кое-что: то, за чем ехал.

      Ехал же Ваня на Птичку для смутного дела. Грызло оно его и терзало, хоть таблетки пей! Но таблетки Ваня пить не стал. Сюда, на Птичку, выбрался. Он и раньше кое-что продавал близ Птички. Но не часто. Дух на новой Птичке – не тот. Не запах, не воздух – именно дух! Старую Птичку Иван любил. А вот к Новой никак приспособить себя не мог…

      Клетку никто не брал – старая, грязноватая, хоть и мыл, и чистил.

      «Так и вечер скоро…»

      Ваня в сердцах несколько раз раскрыл и закрыл дверцу, клетка звякнула, маленькая щеколда на дверце обломилась, он кое-как щеколду прикрутил, смачно плюнул, двинул, на саму Птичку, на рынок.

3

      Ох и бедлам на Новой Птичке! Люди-звери и звери-ангелы. Простаки, мудрецы, хитрованы. И, главное, чуть не намертво приросли все друг к другу!

      Но… Разные звери – разные люди! И характер у человека – как у его зверя. А иногда звери и птицы на людей, как две капли воды, походить начинают.

      Грызунов продают – жадные, запасливые.

      Птиц – растеряшки мечтательные.

      Гадов и крокодилов – люди древние, люди далеко и крупно видящие.

      Домашней птицей – жестокие торгуют. Животных – это Ваня знает точно – убивать на рынке запрещено. А эти, для клиентов – нате вам, пожалуйста, – курам головы наотмашь рубят!

      Еще – голубятники. Те все почти урки. Голубей тихо и гадко придавливают, чтоб, значит, в неволе яиц не клали.

      Но сцепляет всех тех человеков, отбирает по норову и по людской масти расположение рыночных рядов.

      Самый ближний к Ване ряд – кошачий.

      Глаза у кошечек веселые, добрые. Мордочки счастливые. Только с чего бы это? Ваня знает с чего. Поэтому – скоренько дальше.

      Дальше – гады. Их правда и называть так не хочется. А как? Ваня роется в памяти. Точно, рептилии! Черепахи с гнилыми легкими, ужи-змеи – клубками, игуаны крокодилистые, все иное прочее: серое, мерцающее, больное, здоровое – перемешано, перекручено…

      За черепашьим рядом – собаки. Тут наметанному глазу все становится ясно окончательно. Есть, конечно, меж собак и здоровые, есть и бодрые. Но… переросточки они все! Месяца им по три, по четыре. А для продажи надо куда как меньше: полтора, от силы два месяца. Некоторые щенки – для веселости и форсу – наркотой напичканы. Это Ваня по блеску глаз сразу определяет. У него ведь только по недоразумению – диплом техника. Надо было в зоотехники, в звероводы идти! А так – ни техник, ни зоотехник, вообще никто.

      Ваня обмахивает с лица грустняк, медленно движется по направлению к любимому ряду, к птицам.

      Тут как назло – ушлаган знакомый. Торк Ваню в бок:

      – Про должок, Ванятка, забыл?

      Долг не ахти какой, сто двадцать рублей. Но ушлагану не долг важен – Ваню поприжать требуется. Поэтому без слов, половину приторгованного, ушлагану в карман: отстань на фиг!

      Вдали Елима Петрович показался. С Ваней у него давние счеты. Не пускал Елима его еще на Старую Птичку, гнал оттудова и стращал, пригородной шелупонью обзывал. А за что – так до сих пор Ваня и не понял.

      Завидев Елиму Петровича, Ваня присел на корточки, и ну первую попавшуюся собаку по уху щелкать!

      Елима Петрович – розово-лысый, вширь раздавшийся – хоть и хозяин почти половине рынка, а каждую мелочь до крохи помнит. Ходит, смотрит, закорючки в блокноте рисует.

      Долго в собачьем ряду Ваня выдержать не мог. Приподнялся, увидел: Елима Петрович все вокруг осмотрел, назад возвращается. Тут Ваня в ряд птиц и вступил.

      И сразу еще