День Суркова. Александр Лебедев

очень хотелось заплакать, но комок в горле катался как горошина и никак не хотел становиться тугим. Его обожженное тело больше не горело, острая боль перешла в тупую, жжение – в нытье, а пронизывающий страх – в глухую усталость.

      – Долго ты здесь будешь корячиться? – спросил обрюзгший лысый грешник.

      – А-а? – скорее простонал, чем спросил Сурков.

      – Я сегодня дневальный, будешь копаться – останешься со мной на заплыв. Понял?

      Сурков ничего не понял, но схватил квадратный кусок мыла и похромал в душевую. Освещенная догорающим факелом комната была оснащена рядом согнутых труб. Кран у душа оказался один. Как догадался Сурков, горячая вода грешникам не полагалась. Даже после сорока минут на сковороде его грудь сдавил стальной обруч холода.

      – Брр, – сказал Сурков первую осмысленную фразу.

      Он потихоньку стал смывать с себя остатки масла. Как и положено, мыло ело ожоги, оставляя зуд.

      – Не может быть, – пожаловался Сурков, – этого не может быть! Этого не может быть!!

      Кран громко хрюкнул, плеснул на Суркова последнюю порцию воды и замолчал.

      – Эй, новенький, – услышал Сурков. – Давай быстрей, сейчас воду отключат.

      – Уже отключили, – тихо сообщил Сурков.

      Возникший в проходе толстяк осмотрел покрытого мыльной пеной Суркова. Очевидно, это было жалкое зрелище, потому что он ухмыльнулся и, сплюнув на пол, сказал:

      – Вот что, новенький, ты здесь надолго, так что послушай моего совета: не будь чмом.

      – Как это?

      – Так. Сопли не распускай, не ори, когда тебя жарят, не стой «раком» в раздевалке. Поджарился, масло смыл – и на нары. А если ты вздумал свои игры играть, знай – здесь таких не любят.

      – Какие игры?

      – Такие. Ручку Паркеру отдай и не думай, что он о ней не знает.

      – Как он узнал?

      – А ты как думаешь? Мысли прочел, придурок. Неужели непонятно?

      – Они умеют читать мысли?

      – Все читают мысли, в том числе и ты. Или думаешь, здесь все русский изучали? Все на мыслях. Говорить – воздух трясти, да и воздуха здесь почти нет, – толстяк помахал короткими руками вокруг себя.

      – Чем же мы дышим?

      – Узнаешь, – пообещал толстяк, – когда в котел попадешь.

      Сурков закрыл глаза и опустил голову.

      – Не ной, баба, – фыркнул грешник презрительно. – Пообгоришь, привыкнешь, лет через триста могут на верхние уровни перевести, там полегче да почище, а если с головой – можешь и до черта дослужиться. Но до черта – это надо лет семьсот обгорать, чтоб до черноты.

      – А в Рай кого-нибудь переводили?

      – В Рай? – толстяк схватился за бока. – Ха! Новенький в Рай захотел, ёкарный бабай.

      Сурков отряхнулся как собака и, обойдя развеселившегося толстяка, прошел к тринадцатому шкафчику. Стараясь не потревожить ожоги, он накинул спецовку и аккуратно застегнул пуговицы. Обуваться