Нанон. Метелла. Орко (сборник). Жорж Санд

не знаю, но вот хочу, и все; стоит мне увидеть исписанную бумагу, я прихожу в ярость, что ничего не могу в ней разобрать.

      – Хочешь, я научу тебя читать?

      – Да вы же сами не умеете!

      – Немного умею, да и подучусь, тебя обучая.

      – Вот сейчас вы это говорите, а завтра и не вспомните. Ветер у вас в голове.

      – Что это, малышка Нанон, ты меня сегодня бранишь? Разве мы не друзья?

      – Разумеется, друзья; но все-таки я часто думаю, можно ли быть в дружбе с человеком, которого не заботит ни он сам, ни другие люди.

      Он посмотрел на меня, улыбаясь своей беспечной улыбкой, но не нашелся, что ответить, и ушел, глядя прямо перед собою, не всматриваясь в живую изгородь вдоль дороги, как обычно делал, стараясь найти гнезда; может быть, он думал о том, что я только что ему высказала.

      Дня через два-три, когда я вместе с другими моими сверстниками была на пастбище, к нам прибежали в полном перепуге женщины, в том числе Мариотта, и велели идти домой.

      – Что случилось?

      – Домой, домой! Забирайте всю скотину, да поскорее!

      Нас охватил страх. Каждый собрал свое маленькое стадо, и я тоже живо погнала домой Розетту, которая была не очень-то довольна, потому что не привыкла в этот час уходить с пастбища.

      Придя домой, я увидела, что дедушка очень беспокоится обо мне. Он схватил меня за руку и втолкнул вместе с Розеттой в дом, потом велел Пьеру и Жаку хорошенько запереть и заставить дверь и окно. Хотя братья говорили, что опасность пока еще нам не грозит, но, видно, тоже были обеспокоены.

      – Еще как грозит, – ответил им дедушка, когда все было сделано. – Ну вот, теперь мы все четверо вместе, давайте подумаем, что делать. Я предлагаю вот что. Пока светло, нам деваться некуда; тут уж все в руках Божьих; но когда стемнеет, надо перебираться в монастырь; каждый снесет туда, что сможет, вещи и еду.

      – И вы думаете, – сказал Жак, – что монахи вот так и примут к себе весь приход?

      – Это же их обязанность. Мы приписаны к ним, наш долг платить десятину и повиноваться им, а их долг – давать нам убежище и защищать нас.

      Пьер, напуганный больше, чем старший брат, оказался на этот раз одного мнения с дедушкой. Монастырь окружен крепостными стенами, а открытые места они смогут защитить с помощью нескольких крепких парней. Жак, продолжая утверждать, что все это – бесполезная затея, принялся тем не менее разбирать наши жалкие ложа; я уложила кухонный скарб, четыре миски и два глиняных горшка. Узел с бельем был не слишком велик, с платьем – тоже.

      «Лишь бы только монахи согласились принять Розетту», – твердила я сама себе.

      Я механически выполняла все, что мне приказывали, и ждала, что же будет дальше, – ведь я ничего не знала и ни о чем не осмеливалась спрашивать! Наконец я поняла, что разбойники вот-вот нагрянут к нам, что людей они убивают, а дома жгут{12}. И тут я расплакалась и не столько оттого, что боялась расстаться с жизнью – у меня еще не составилось отчетливого представления о смерти, – сколько оттого, что жалела нашу бедную, обреченную огню хижину, которая была так мне мила

12

…разбойники вот-вот нагрянут к нам, что людей они убивают, а дома жгут. – Жорж Санд в общем верно, хотя несколько односторонне говорит о так называемых днях великого страха, связанных с крестьянскими волнениями, охватившими Францию после взятия Бастилии (июль – август 1789 г.). Поднявшиеся крестьяне уничтожали феодальные документы, жгли поместья, отказывались нести повинности, делили скот и хлеб между собой, выбирали крестьянские комитеты и т. д. Эти выступления вызвали панику («великий страх») среди дворян и породили различные слухи о «разбойниках». Буржуазные власти подавляли движение, стремясь защитить помещиков. Однако Учредительное собрание вынуждено было сделать некоторые уступки крестьянам (ограниченные аграрные законы августа 1789 г.).