«The Coliseum» (Колизей). Часть 2. Михаил Сергеев

Оттуда всё и сохранилось… как звали, говоришь? Клим? Мало, что бесплатно учили, так еще и приплачивали, чтоб учился! Кое что и растеряли, выходит. Ну, хоть у нас сегодня чудо! М-м-м! – и облизал пальцы, – еще бы малость накатить…

      Бочкарев вытер руки, встал и прошел к бушлату на стене.

      – Во! Еще про собак вспомнил – будь они не ладны! – Самсонов поднял руку. – Лайки в Ванаваре тоже необычные, огромные. Видать, не пришлые – не завозили, как везде. Настоящие, сибирские.

      – Тоже Серега рассказывал?

      – Ну да. От староверов, видать, псы. Бродят по улицам, аж боязно с непривычки.

      Виктор картинно повернулся – в руке отливала сталью маленькая фляжка.

      Самсонов развел руками, лицо довольно расплылось в улыбке: Иллюзион! А как в тему!

      – Может на свежем воздухе? Дождь вроде кончился.

      – Пошли! – друг весело махнул рукой.

      Россыпь огромных, не забитых светом города звезд, раскинулась по ночному небу. Бездна, не дыша, с интересом оглядывала двух людей, затерянных на просторах великой страны. Удивляясь им, как и стране, дерзнувшей когда-то поколебать веру, что скрывала в глубинах и сердцах. Позволяя людям рушить, топтать и предавать забвению, но заставляя и вспоминать. Возвращаться и строить. Потом снова топтать, и снова строить. Оставляя в тайне всякий раз, великий смысл той игры. Она будила в человеке разум, лечила его от помутнения лозунгами и площадями. Учила созидать. Созидать здесь, в России то, что мало интересует остальной мир, утянутый водоворотом разнузданности воли.

      Бездна сохраняла на земле место – колыбель поразительной гармонии противоречий – добра и зла, желаний и результатов. Колыбель «загадочности русской души», о которой судачили в баварских кабачках и на берегах Темзы и которую не могли постигнуть далекие от этих просторов люди. Не было у них понимания удивительной щедрости рек, тайги и сопок на горизонтах, щедрости бескорыстия, которую оценивали только чеками и счетами. И подменялись в кабачках вера и память, и начала. И «хлебом единым» был сыт в них человек.

      Россыпь мерцала, говоря и вздыхая.

      Каждый из друзей думал о своем.

      – Да-а-а, – наконец, протянул Бочкарев, – говорят, можно бесконечно смотреть на огонь и бегущую воду. Я бы добавил на звездное небо.

      – Ну, я готов и на банкомат, непрерывно выдающий деньги! – засмеялся напарник, оправдывая свое место и роль не только в эти чудные мгновения, но и в жизни друга.

      Всю эту историю Самсонов вспомнил, когда однажды утром, в воскресение, побрившись, вышел из ванной. Тишина не удивила его – Людмила предупредила, что уйдет делать прическу, и странное чувство располагать собой как пожелаешь, пусть временно, недолго, тешило надеждой. Это было тем более уместно, что вернулся он вчера непростительно поздно. Более того – Самсонов поймал себя на этой мысли – было даже приятно побыть одному и в тишине. Ведь мужчина, как и все люди, давно смирился с тревогами вокруг, которые лились с экранов, газет, из виртуальных новостей. Но ради справедливости